ОТДОХНЁМ ОТ ПОЛИТИКИ

[Дэна]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=NOaKPbkJg-I

[За У проти М.]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=NOaKPbkJg-I

Нет в этом мире мельче, сволочнее и хамовитее особи, чем кацап. Рождённый в нацистской стране, вскормлённый пропагандой нацизма этот ублюдок никогда не станет Человеком. У его страны нет друзей - либо холуи, либо враги. Его страна способна только угрожать, унижать и убивать. И за сохранение этого статуса Рассеей рядовой кацап готов пожертвовать собственной жизнью, жизнями своих родителей и детей, качеством жизни собственного народа. Воистину: кацапы - звери. Лютые, кровожадные, но... смертные.

 

( А.И.Солженицын).

[Дэна]

"Великие УКРы. Их значимость в становлении человечества, великие открытия, люди и изобретения.

 

Значится так - Пирамиды придуманы и построены великими Украми. Иисус тоже Великий Укр. Колесо тоже наша заслуга.

Весь мир мог бы быть у наших ног, но...мы мирные и добрые потомки этого великого народа. Поэтому просим не дракнонить нас. ибо мы можем вспомнить навыки боевого гопака и...весь мир подождёт.:-D :-D :-D

 

Письменность, шёлк, папирус, унитаз, прокладки, мыло, спирт, понтоны, лук и стрелы тоже придумали наши великие предки.

 

Дополняйте тему пожалуйста.

:-D

 

укры придумали любовь между мужчиной и женщиной, в результате которой начали стремительно плодиться, но мрачные черные евреи придумали деньги и все круглосуточная эвакуация как всегда испортити:'( :-D

 

Укры вынудили русских уйти далеко на север и восток, где создали Великую Московию, Великую Моголию и построили Великую китайскую стену.

А укры, помимо киевской Руси основали Царство Польское, королевство Шведское, завоевали Малую, Белую и Новую Россию.

 

Переделав все дела на Родине, великие укры двинулись в Великие крестовые походы, где покрыли себя неувядаемой славой в битвах с сарацинами.

Один из великих укров, по имени Ричард Львиное Сердце, покорил Британию...

 

Жители Британии - великие бритты провозгласили его своим королем. Дгастия его на протяжении веков в целях маскировки от великих франков и норманнов меняла фамилии, пока в поздние более безопасные времена не остановилась на фамилии Виндзор.

Правящая ныне в Британии королева Елизавета II таким образом, является чистокровной укрой.

 

Последнее слово в науке об единых украх еще не сказано. Еще появятся исследования, трактаты и рефераты об этом великом народе и его великих свершениях.

 

От 07:16 писала другу, чтоб пригласить его участвовать в теме. но заслала по ошибке сюда. Прошу прощения. Можно удалить.

 

Великие Укры,могут отдыхать,потому как оне потомки Великих Ар! (армян) Расселение человечества после всемирного потопа пошло с территории древней Армении.Конкретно с горы Арарат.Армянские ученые доказали,что в генах каждого человека присутствует до 30% армянской составляющей.Древние ары трансформировались в своем самоназвании из Ар в Ариев далее в Арийцев.Теперь армяне возвращают себе утраченное.К примеру,один из кандидатов на выборах президента Украины - армянской национальности.

 

Значит укры продолжили славные дела своих пращуров и распространили свое влияние даже на древних инков."

[Гість Дэнa]

Город скорби

Девять лет теракту в Беслане

 

Девять лет назад, 3 сентября 2004 года, прошла операция по освобождению заложников из школы №1 в Беслане в Северной Осетии. В результате теракта погибли 334 человека, в том числе 186 детей. По официальным данным, причиной такого числа жертв стало то, что боевики, захватившие школу, не были настроены на ведение переговоров и собирались убить как можно больше заложников. По альтернативной версии депутата Госдумы Юрия Савельева, стольких жертв можно было избежать, если бы федеральные войска не спровоцировали боевиков, начав стрелять по школе из гранатомета.

 

 

3 сентября 2013

[За У проти М.]

Нет в этом мире мельче, сволочнее и хамовитее особи, чем кацап. Рождённый в нацистской стране, вскормлённый пропагандой нацизма этот ублюдок никогда не станет Человеком. У его страны нет друзей - либо холуи, либо враги. Его страна способна только угрожать, унижать и убивать. И за сохранение этого статуса Рассеей рядовой кацап готов пожертвовать собственной жизнью, жизнями своих родителей и детей, качеством жизни собственного народа. Воистину: кацапы - звери. Лютые, кровожадные, но... смертные.

 

( А.И.Солженицын).

[Дэна]

"Великие УКРы. Их значимость в становлении человечества, великие открытия, люди и изобретения.

 

Значится так - Пирамиды придуманы и построены великими Украми. Иисус тоже Великий Укр. Колесо тоже наша заслуга.

Весь мир мог бы быть у наших ног, но...мы мирные и добрые потомки этого великого народа. Поэтому просим не дракнонить нас. ибо мы можем вспомнить навыки боевого гопака и...весь мир подождёт.:-D :-D :-D

 

Письменность, шёлк, папирус, унитаз, прокладки, мыло, спирт, понтоны, лук и стрелы тоже придумали наши великие предки.

 

Дополняйте тему пожалуйста.

:-D

 

укры придумали любовь между мужчиной и женщиной, в результате которой начали стремительно плодиться, но мрачные черные евреи придумали деньги и все круглосуточная эвакуация как всегда испортити:'( :-D

 

Укры вынудили русских уйти далеко на север и восток, где создали Великую Московию, Великую Моголию и построили Великую китайскую стену.

А укры, помимо киевской Руси основали Царство Польское, королевство Шведское, завоевали Малую, Белую и Новую Россию.

 

Переделав все дела на Родине, великие укры двинулись в Великие крестовые походы, где покрыли себя неувядаемой славой в битвах с сарацинами.

Один из великих укров, по имени Ричард Львиное Сердце, покорил Британию...

 

Жители Британии - великие бритты провозгласили его своим королем. Дгастия его на протяжении веков в целях маскировки от великих франков и норманнов меняла фамилии, пока в поздние более безопасные времена не остановилась на фамилии Виндзор.

Правящая ныне в Британии королева Елизавета II таким образом, является чистокровной укрой.

 

Последнее слово в науке об единых украх еще не сказано. Еще появятся исследования, трактаты и рефераты об этом великом народе и его великих свершениях.

 

От 07:16 писала другу, чтоб пригласить его участвовать в теме. но заслала по ошибке сюда. Прошу прощения. Можно удалить.

 

Великие Укры,могут отдыхать,потому как оне потомки Великих Ар! (армян) Расселение человечества после всемирного потопа пошло с территории древней Армении.Конкретно с горы Арарат.Армянские ученые доказали,что в генах каждого человека присутствует до 30% армянской составляющей.Древние ары трансформировались в своем самоназвании из Ар в Ариев далее в Арийцев.Теперь армяне возвращают себе утраченное.К примеру,один из кандидатов на выборах президента Украины - армянской национальности.

 

Значит укры продолжили славные дела своих пращуров и распространили свое влияние даже на древних инков."

[За У проти М.]

Истинный российский шовинизм завернут в обёртку государственного авторитаризма... Неумение и нежелание понимать основы демократии и либерализма просто потрясает. Вот опять, в эйфории победы над терроризмом, "Россия потребовала(!) от Дании запретить(!) проведение конгресса чеченских общин". Заметьте, некая абстрактная территория Россия потребовала от некоей абстрактной территории Дания, то есть просто так дубиной пригрозила в сторону "за море"... Хорошо в "заморье" цивилизованные и терпимые люди разъяснили: де дело конгресса в руках частных лиц, и коль законов не нарушает, то и претензий к нему нет... типа извини Русский Медведь, демократия у нас. Из этого же самого авторитарного шовинизма растут и уши "двойных стандартов"... ну не понимают российские политики либерализма, не принимают, да и как это вне государства какие-то конгрессы!

[Дэна]

Истинный российский шовинизм завернут в обёртку государственного авторитаризма... Неумение и нежелание понимать основы демократии и либерализма просто потрясает. Вот опять, в эйфории победы над терроризмом, "Россия потребовала(!) от Дании запретить(!) проведение конгресса чеченских общин". Заметьте, некая абстрактная территория Россия потребовала от некоей абстрактной территории Дания, то есть просто так дубиной пригрозила в сторону "за море"... Хорошо в "заморье" цивилизованные и терпимые люди разъяснили: де дело конгресса в руках частных лиц, и коль законов не нарушает, то и претензий к нему нет... типа извини Русский Медведь, демократия у нас. Из этого же самого авторитарного шовинизма растут и уши "двойных стандартов"... ну не понимают российские политики либерализма, не принимают, да и как это вне государства какие-то конгрессы!

.http://www.youtube.com/watch?v=h7xDfqSAdh0&feature=player_detailpage

[За У проти М.]

.http://www.youtube.com/watch?v=h7xDfqSAdh0&feature=player_detailpage

Нет в этом мире мельче, сволочнее и хамовитее особи, чем кацап. Рождённый в нацистской стране, вскормлённый пропагандой нацизма этот ублюдок никогда не станет Человеком. У его страны нет друзей - либо холуи, либо враги. Его страна способна только угрожать, унижать и убивать. И за сохранение этого статуса Рассеей рядовой кацап готов пожертвовать собственной жизнью, жизнями своих родителей и детей, качеством жизни собственного народа. Воистину: кацапы - звери. Лютые, кровожадные, но... смертные.

 

( А.И.Солженицын).

[Дэна]

Нет в этом мире мельче, сволочнее и хамовитее особи, чем кацап. Рождённый в нацистской стране, вскормлённый пропагандой нацизма этот ублюдок никогда не станет Человеком. У его страны нет друзей - либо холуи, либо враги. Его страна способна только угрожать, унижать и убивать. И за сохранение этого статуса Рассеей рядовой кацап готов пожертвовать собственной жизнью, жизнями своих родителей и детей, качеством жизни собственного народа. Воистину: кацапы - звери. Лютые, кровожадные, но... смертные.

 

( А.И.Солженицын).

.http://www.psi-test.ru/person/nacionalizm.html

[За У проти М.]

.http://www.psi-test.ru/person/nacionalizm.html

Так почему же нам не больно? Почему мы не взыскиваем с теней былого старые долги? Почему мы не возненавидели свое прошлое, не отпихнули его прочь, не оторвали с мясом, как это сделали те же украинцы, грузины, литовцы, эстонцы, латыши. Ведь у нас была своя белая армия, своя история: Новгород, Псков, Тверь, Киевская Русь. Почему мы не ищем в ней опоры? Украина вспомнила Бандеру и Шухевича, а мы могли бы вспомнить Корнилова, Колчака, Гумилева, Каннегисера, Михаила и Александра Тверских...

[Дэна]

"Декалог Українського Націоналіста

 

Я дух одвічної стихії, що зберіг Тебе від татарської потопи й поставив на грані двох світів творити нове життя:

 

1. Здобудеш Українську Державу, або загинеш у боротьбі за Неї.

 

2. Не дозволиш нікому плямити слави, ні честі Твоєї Нації.

 

3. Пам'ятай про великі дні наших Визвольних змагань.

 

4. Будь гордий з того, що Ти є спадкоємцем боротьби за славу Володимирового Тризуба.

 

5. Пімсти смерть Великих Лицарів.

 

6. Про справу не говори з тим, з ким можна, а з ким треба.

 

7. Не завагаєшся виконати найнебезпечнішого чину, якщо цього вимагатиме добро справи.

 

8. Ненавистю і безоглядною боротьбою прийматимеш ворогів Твоєї Нації.

 

9. Ні просьби, ні грозьби, ні тортури, ані смерть не приневолять тебе виявити тайни.

"

10. Змагатимеш до посилення сили, слави, багатства і простору Української Держави.

[Дэна]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=6r5Dhqaay4E

[Дэна]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=YDk3oEWsVWc

[Гість Дэнa]

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса —

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

Александр Сергеевич Пушкин

[Дэна]

Мари, шотландцы всё-таки скоты.

В каком колене клетчатого клана

предвиделось, что двинешься с экрана

и оживишь, как статуя, сады?

И Люксембургский, в частности? Сюды

забрёл я как-то после ресторана

взглянуть глазами старого барана

на новые ворота и в пруды.

Где встретил Вас. И в силу этой встречи,

и так как "всё былое ожило

в отжившем сердце", в старое жерло

вложив заряд классической картечи,

я трачу что осталось русской речи

на ваш анфас и матовые плечи.

 

а затем перевод...

 

Марі, шотляндці все ж таки хуї.

Кому з усій строкатої родини

примарилось, що рипнешся з картини

та будеш жвавити, як мумія, гаї?

Між інших, Люксембургський, де мої

блукають очі старого кнуряки,

що повертається дорогою пияки,

аби поглянути обіч себе. Ну і

в ставок. Де я зустрівся з Вами.

І зустріч ця мені вертає днi

минулого, її класичне “нi”,

моє дiряве серце, і словами,

від мови української сміттям,

я пещу плечі і обличчя Вам.

 

А Шотландцы-то не знают, что они хуи, по укромовной версии )

[Гість Дэнa]

У лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Всё ходит по цепи кругом;

Идет направо — песнь заводит,

Налево — сказку говорит.

Там чудеса

 

там БЗДЭНО бродит

русалку в угол волочит

[Дэна]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=eeWWGFpNGjc

[Дэна]

.http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=MXV67CJjnc4

[Гість Дэнa]

Агния Барто

 

 

 

БОЛТУНЬЯ

 

Что болтунья Лида, мол,

Это Вовка выдумал.

А болтать-то мне когда?

Мне болтать-то некогда!

 

Драмкружок, кружок по фото,

Хоркружок - мне петь охота,

За кружок по рисованью

Тоже все голосовали.

 

А Марья Марковна сказала,

Когда я шла вчера из зала:

"Драмкружок, кружок по фото

Это слишком много что-то.

 

Выбирай себе, дружок,

Один какой-нибудь кружок".

 

Ну, я выбрала по фото...

Но мне еще и петь охота,

И за кружок по рисованью

Тоже все голосовали.

 

А что болтунья Лида, мол,

Это Вовка выдумал.

А болтать-то мне когда?

Мне болтать-то некогда!

 

Я теперь до старости

В нашем классе староста.

А чего мне хочется?

Стать, ребята, летчицей.

 

Поднимусь на стратостате...

Что такое это, кстати?

Может, это стратостат,

Когда старосты летят?

 

А что болтунья Лида, мол,

Это Вовка выдумал.

А болтать-то мне когда?

Мне болтать-то некогда!

 

У меня еще нагрузки

По-немецки и по-русски.

 

Нам задание дано -

Чтенье и грамматика.

Я сижу, гляжу в окно

И вдруг там вижу мальчика.

 

Он говорит: "Иди сюда,

Я тебе ирису дам".

А я говорю: "У меня нагрузки

По-немецки и по-русски".

 

А он говорит: "Иди сюда,

Я тебе ирису дам".

 

А что болтунья Лида, мол,

Это Вовка выдумал.

А болтать-то мне когда?

Мне болтать-то некогда!

[САИ]

Байки со схрона 1-5.

 

 

Байки со схрона 1. Прелюдия.

 

 

Вы бывали в Брюховичском лесу возле Львова? Оооо, там есть на что посмотреть. Правда есть и то, чего просто так не увидишь Под развесистым дубом, среди россыпи желудей спрятан вход в схрон. Уже много десятилетий никто его не открывал, и ни один из старых заслуженных пенсионеров-бандеровцев уже не помнил о наличии этого подземного бункера… Но время от времени из-под травы подымался слабый дымок, да пробегающий мимо заяц мог услышать своими большими ушами шорохи и стуки, раздающиеся из под земли.

Там жили люди. Жили долго, уже лет этак 70-80, ещё с войны. Выходить на поверхность, не выходили – рано ещё – опытный вояка Откос нутром чуял, что бродят ещё по родной земле кляти энкэвэдысты с наганами, что не подошло ещё время мщения за спаплюжену галичанську землю. А тут же и жена, и сынок - надежда на возрождение нации. Не подставлять же их под пули червонных коммуняк.

Итак, шла весна 2012 года…

Раннее утро, светает. В схроне темно и тихо. В углу из под кучи тряпья высунулась голова подростка.

 

- Мамо, ви шо там, кашу без мене доЇдаЄте?

 

- Та нi, синку, кашу ми ще звечора всю з’Їли.

 

- А чого ж плямкаЄте?

 

- Та то тобi приснилось. Спи.

 

Разговор разбудил старого Откоса. Спать он уже не хотел, но для порядка, двинул жену по шее.

 

- Разгавкалась тут, спать не даёшь.

 

Откос крякнул и повернул голову к Пузе.

 

- Вставай, сынок, будем зарядку делать для укрепления духа и тела. Форма одежды №1.

 

- А в мене iншоЇ i немаЄ - буркнул Пузя, поворачиваясь на другой бок.

 

- Та вiдстав би ти вiд дитини, старий пентюх – Уриана почесала себе спину и с хрустом потянулась. Сидевший под дубом заяц, услышав под лапами треск старых костей и скрип сухожилий, поджав уши, удрал в малинник от греха подальше.

 

- Адольф учил, что для возрождении нации необходима физически крепкая молодёжь, - заучено выдал Откос, вытаскивая покалеченную под Бродами ногу из-под одеяла.

 

- Па, а може ну ЇЇ, цю зарядку? Я Їсти хочу.

 

- Пока мать кашу сварит, мы и позанимаемся. Упражнение номер один – сжимаем и разжимаем указательный палец на правой руке. Очень нужное упражнение для молодого вояки.

 

Пузя несколько раз с ехидной улыбкой скрутил дулю и… выдохся.

 

- Нi, батьку, поки не поЇм, пальцем не двину – сили немаЄ.

 

- Мамо, ти кашу зварила?

 

- Та шо ж я тобi – моторна, чи що? Треба ж було всi вашi кучки зiбрати, промити гарненько… Перловочка, вона ж така…

 

- Да, мать, промывай потщательнее, а то вчера поленилась и от продукта дюже говном несло – Откос перевернулся на бок и пробурчал:

 

– правда, Адольф учил, что для возрождения нации надо избавляться от брезгливости.

Пузя принюхался и облизался.

 

- Мамо ну коли вже ми Їсти будемо?

 

- Пузенька, пiдiйди ось до мене.

 

- А для чого, мамо?

 

- Попiсяй в кашку, а то несолону батько не любить.

 

- Ну i хай не Їсть, менi бiльше дiстанеться.

 

Послышалось журчание.

 

- Да смотри не пересоли там - вложил Откос свой вклад в процесс приготовления пищи.

 

- Мамо, а я кашу з м’ясцем хочу.

 

- Поколупайся в земельцi, Пузенька, може черв’ячка знайдеш, ось i буде тобi м’ясце.

 

- Адольф учил, что для возрождения нации надо избавляться от привередливости в еде – буркнул Откос, принюхиваясь к вареву. В животе у него заурчало.

 

Завтрак прошёл по привычному сценарию. Пузя, пользуясь темнотой, выгребал кашу ладонью, и, давясь, запихивал её себе в рот, Откос, тыкал вилкой, пытаясь наколоть Пузе руку, но не попадал. Уриана подбирала крошки то за одним, то за другим. Утолившего голод Пузю потянуло на разговоры.

 

- Батько, а шо це таке – Сонце? Його Їсти можна?

 

- От дурень, весь в батька – Уриана привычно увернулась от Откосовского подзатыльника – Сонце, це зiрка, тiльки дуже велика.

 

- А що це таке – зiрка?

 

Откос, предугадывая реплику Урианы, загодя двинул её по шее. Наступила тишина.

 

- Знаешь сынок, мы с мамой и сами уже забыли, какое оно – Солнце. СтАрая, когда мы его в последний раз то видели?

 

Уриана что-то посчитала на пальцах.

 

- В останнiй раз бачили, тодi, коли коза в наш схрон провалилася. Це мабуть рокiв за п’ятнадцять до народження Пузi.

 

- Мдааа… - Откос облизался – хорошая коза была…

 

- Ви ЇЇ з’Їли? – вытаращил глаза Пузя.

 

- Да, сынок, лет через десять. После того, как она сдохла.

 

- А чому не вiдразу? – спросил Пузя.

 

Откос потупился и покраснел, а Уриана, зло сказала – Якби не та коза, синку, то в тебе може i старший братик був би.

 

Наступила тишина, лишь слышен был скрип и скрежет Пузиных мозгов, пытавшихся установить непонятную связь между козой и возможностью появления на свет старшего братика.

 

- Жалко козу…

 

- Адольф учил, что для выживания нации нужно избавляться от таких эмоций, как жалость – вытерев слезу, сказал Откос – а теперь до вечера соблюдаем режим молчания, а то москали-украинофобы нас выследят.

 

Откос устроился поудобнее и захрапел.

 

Когда все уснули, из стены появилась голова призрака. Маленькие усики, жидкая чёлка и истерическое выражение глаз, позволяло с большой долей уверенности сказать, что это то же лицо, что и на замызганном журнальном листочке, висящем в красном углу схрона. Призрак посмотрел на спящих, покрутил пальцем у виска и снова втянулся в стену.

 

 

 

 

Байки со схрона 2.

 

Совершенно секретно! Перед прочтением сжечь!

 

Протокол тайной вечери у Львивському схрони.

 

Действующие лица (и морды):

 

Дохтор Айболит.

Обод(с)ранный ворбышек (жид).

Лошадь Пржевальского (кобыла).

Метаморфочка.

Голос из шкафа (Карлуша)

 

 

Наверху заскрипела крышка схрона и тонкий луч света проник в убежище хероев, осветив грубо сколоченный стол и деревянные нары.

 

Кобыла (испугано) – Хто там?

 

Метаморфочка расплылась по стене красным флагом с серпом и молотом.

 

Дохтор Айболит: Свои. Санэпидемстанция. Тук-тук, и кто в этом теремке живёт?

 

Красный флаг стянулся, превращаясь в трезубец.

 

Воробышек-жид: Свои дома сидят, креплах кушают и цимесом заедают.

А ты мабуть руськый пидарас, фашист и расист?

Дохтор Айболит: Не, я дохтор мозговед с ветеринарным уклоном.

Жид-воробушек: Мозгоёб ты, а не мозговед. Руськый пидарас, фашист и расист.

 

Дохтор Айболит (задумчиво): Вот и первый кандидат на клизму… Не зря взял.

Трезубец на стене превратился в надпись СЛАВА БАНДЕРЕ! СЛАВА НАШИМ ДОХТУРАМ!

Дохтур Айболит: Ну шо, приступим к обследованию… Геммороем никто не страдает?

ВСЕ (хором): НЕТ!!

 

Дохтур Айболит: А диареей или недержанием мочи?

Кобыла посмотрела на жида, а надпись на стене преобразовалась в картинку – засранного воробья, сидящего в луже.

 

Дохтур Айболит: Впрочем, неважно – это профессиональная болезнь всех хероев-бандеровцев. Гордиться надо.

Воробышек-жид: Шоб ты понимал в хероях, руський пидарас, расист и фашист. Я таких осьмнадцать человек обкакал, мимо пролетая.

Дохтур Айболит: Ща клизму поставлю.

Воробышек-жид: Не надо, товарищЪ Айболит, я больше не буду.

Тихонько в сторону: В бетон забетонирую, током ёбну, из пистоля застрелю…

Дохтур Айболит: Итак, продолжим обследование. Все вы здесь добрые, но злые, умные, но дураки должны понять, шо здоровых лю… особей не бывает, есть только необследованные. Вот например, вы, пани кобыла…

Кобыла: Препроше пана, я лошадь пржевальского и у меня три ника – Ориша, Наташа и Ладоша.

Дохтур Айболит: Тааак. Диагноз ясен. Записываем, пани лошадь – шизофрения… Будем лечить.

А вы, дамочка на стеночке? У нас записано – метаморфочка.

Засранный воробей на стене превратился в моложавую блондинку.

 

Метаморфочка: Ой, пане дохтуре, у меня тоже много-много ников. Я с ними совсем запуталась. Тут помню, тут не помню. Иногда сама с собой могу часами разговаривать… Это опасно?

 

Дохтур Айболит: Для вас уже нет, для окружающих – да. Похоже у пани метаморфочки вирусная шизофрения. Надо более осмотрительно подбирать себе друзей.

Метаморфочка: Ой, пане дохтуре, а ета болезнь передаётся только от парнокопытного к парнокопытному?

 

Дохтур Айболит: Ну почему, и от птиц тоже может. Да не переживайте так и лошадку вылечим, и вас вылечим…

 

Далее, записываем: Жидоворобей – наследственная шизофрения.

 

Жид-воробушек: Ты мозгоёб, руський пидарас, фашист и расист, а не дохтур. У меня только один ник!

Дохтур Айболит: Какой?

 

Жид-воробушек: Рабинович!

 

Дохтур Айболит: Этого достаточно.

Жид-воробушек: Дохтур, у вас есть близкие родственники? Ну там внучка.. или внучок? Есть? Расскажите мне о них. Так поизгаляться хочется, аж душа поёт.

В это время в дальнем углу схрона что-то щёлкнуло, булькнуло и голосом Левитана запело:

- У нашей дерррржавы орррлят миллионы

И нами горрррдится она!

Дохтур Айболит: А цэ шо такэ?

Кобыла: Да это мой Карлушенька в шкафчике краник ремонтирует. Тут панэ дохтуре, такая история. В соседнем бункере мы ещё с войны прикопали цистерну со спиртом, провели трубочку и в шкафчике краник поставили. А лет пять назад краник засорился, и мой Карлуша с тех пор его ремонтирует. Он у меня трудолюбивый.

 

Блондинка на стене превратилась в бутылку водки с надписью РУССКАЯ на этикетке. Потом пошла рябью и вместо РУССКАЯ возникла другая надпись – ЛЬВИВСЬКА ОСОБЛЫВА.

 

Голос из шкафа (Карлуша): Бывааали дни весссёлые.. Буль, буль, буль… Ик, ик, ик…

 

Кобыла: Карлушенька, миленький, подавился? Может тебя по спинке постучать?

 

Голос из шкафа (Карлуша): Блиннн… надоела… иди вон жида своего копытом постучи. Если дррруг оказался вдррруг.. Ну шо стоишь, хлебушка принеси…

Вместо бутылки ЛЬВИВСЬКОЙ ОСОБЛЫВОЙ на стене нарисовался огурец на трезубце.

 

Голос из шкафа (Карлуша): Да смотррри по дороге не сгрызи половину… знаю я вас рагулей… хррр…хррр…хррр…

 

Кобыла: Намаялся, бедненький, уснул…

 

Дохтур Айболит сплюнул и, кряхтя, полез по лестнице из схрона.

 

(продолжение следует).

 

 

Байки со схрона – 3. Пузя и те же.

 

Решив повидать мир, да и себя показать, Пузя уже четвёртый день, вернее четвёртую ночь (это чтобы папа Откос и мама Уриана не засекли) рыл подкоп в надежде выйти в люди. На пятую ночь это ему удалось (сказались шахтёрские гены) – он провалился в точно такой же схрон, в котором

прожил всю свою жизнь.

 

Провалившись, Пузя увидел, что этот схрон намного богаче того, в котором он родился, жил… и вырос.

 

Посредине крыйивки стоял стол, рядом лавки, в правом ближнем углу настенный шкафчик, в противоположном – жующая сено лошадь. По столу прогуливался воробей в красных шароварах, вышиванке и с ермолкой на голове. На стене висела картина в позолоченной рамке.

 

Пузя (подпольная кличка – Заум) интеллигентно расшаркался:

- Здоровеньки булы! Колитесь, кто такие?

 

Раби:

Я великий воробей

Я идейный иудей

Я имею зоркий глаз

Потому что…

 

- Пидарас, - продолжил гость, смахнув жида со стола и садясь на лавку.

 

Голос из-под стола:

- Руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус.

- Шо? - Пузя заглянул под стол.

- Нихт ферштейнус… Звыняйте, паныч, погорячился, больше не повторится.

- То-то же, пархатый.

 

 

Кобыла:

Я Пржевальского лошадка.

Мне причешешь хвостик гладко?

Для врагов же я кобыла

Мне давно пора…

 

- На мыло,- закончил Пузя.

- Кацапов любишь?

- Ниии…

- Добрэ, свой гужевой транспорт, цэ добрэ. Боеприпасы подвозить будешь, вугилля, силь, сирныкы... (уголь, соль, спички).

 

Пузя посмотрел на стенку, где висела милая его взгляду картина – москаль на гилляци.

 

- Хто ж такый гарный малюнок намалював?

 

Вместо москаля нарисовалась подвешенная на гилляци молодящаяся блондинка и запела.

 

Метаморфочка:

- Мама мыла раму.

- Рама мыла маму…

- Може я, може не я…

- Я не помню ни…

 

- Мдяяя… пробормотал Пузя - Вижу здесь собралась своя компания, типа меня – начитанные, интеллигентные, настоящие херои – бандеровцы.

 

- Украина и Жидостан – братья навеки! – продекламировала метаморфочка.

 

- Но работы тут непочатый край – подвёл итог Пузя.

 

Под столом зашебуршилось, завозилось и гнусявым голосом заныло:

- Руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус. Можно херою из-под стола вылезти?

 

Пузя пожал плечами и двинул ногой.

- Вылетай, псиса.

 

Шмяк! Плюх! С промежуточной остановкой на стене рабинович прибыл на конечную остановку – стол.

 

- Руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус как я вас всех ненавижу… Мне только крачка-инка нравится…

 

- А шо це таке?

 

- Птичка такая с усами, и рыбой воняет, как моя Сага…

 

- А где же твоя Сара?

 

 

- Бросила меня, сссука, к арабам подалась.

 

А, улетая, мне сказала,

Что я подонок и говно,

Что от меня воняет салом,

Что импотент уже давно…

 

А я ведь весь такой хороший.

И наяву, а не в кино.

Да… не давал я Саре грошей,

Но што ж орать, шо я говно?

 

Ведь не кормил её я тиной,

А разрешал клевать пшено.

Я к ней душой всей… воробьиной.

Она ж орёт, шо я говно…

 

- Боже! Как романтично, прям Ромео и Джульетта – всхлипнула Метаморфочка - Не плачь, Мусик, я же с тобой. Защищу, обогрею, не дам в обиду…

- А давайте-ка споём песню хероев-вояк УПА, я от неё балдею.

 

Кобыла: И я балдю…

 

Метаморфочка: Война нас била и кромсала

Воробей-раби (маршируя по столу): Крыйивка лучше, чем окоп.

Все вместе: Четыре гооода хлеб без сала.

Голос из шкафчика: Четыре года хрен без сала??

Все вместе: Четыре гооода ХЛЕБ без сала.

Кобыла: Бери седло, пора в галоп.

 

Занавес.

(Продолжение следует.)

 

 

Байки со схрона 4.

 

 

Наверху грюкнула крышка, и в схрон спустился санитар в белом халате и с красной медицинской свастикой на шапочке.

 

- Это крыйивка номер шесть? Принимайте передачку от дохтура.

Он поставил на стол большую картонную коробку.

 

- А шо цэ такэ?

 

- Порошок от шизофрении. Разводить в пропорции одна чайная ложка на ведро воды.

Санитар посмотрел на стенку, где метаморфочка изобразила ведёрную клизму и воробья со спущенными шароварами.

 

- Да, забыл сказать, рабиновичу дохтур прописал ведёрную, остальным по половине.

 

Пузя заволновался – А мне?

 

Санитар заглянул в бумажку – В списках пан Пузя не значится. Пока не значится.

 

Рабинович гоголем прошёлся по столу:

- А шо ж сам дохтур не пришёл? Засцал? Меня испугался?

 

- Та ни – санитар почухав потылыцю – у пана дохтура производственная травма.

 

- ????

 

- У него опорная балка треснула. По пьяне поспорил, что он на ней ведро с самогоном пронесёт десять метров…. Не рассчитал.… Теперь лежит с гипсом в промежности…

 

Кобыла: И-го-го… как это грустно.

Жид (принюхиваясь к коробке): Чик-чирик… воняет вкусно.

Голос из шкафчика: Вас бы всех присыпать дустом.

Ори, принеси капусты.

 

 

Пузя:

- Ну что, херои-клизматики, как единственный здоровый пациент крыйивки №6, принимаю командование на себя. Клизмы будем ставить вечером, а сейчас займёмся боевой подготовкой, бо москали не спят. Есть возражения?

 

Раби (тихонько):

- Руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус.

Пузя:

- Вот с тебя, гаденыш, и начнём.… Где служил, ефрейтор?

 

Рабинович, подтянув шаровары, попытался стать по стойке смирно:

- В авиации, сэр Пузя.

- Это как?

- Да вот летаю и врагам на головы гажу.

- И как, есть успехи, или это просто очередной еврейский трёп?

 

И тут рабиновича понесло.

 

“Однажды послал меня батько Бандера на разведку в Кацапию… Лечу значицца, я над Масквой, запоминаю месторасположения военных объектов, где бетон лежит, где лектричество проведено, время от времени на головы кацапов какаю.

 

Вдруг вижу, стоит бальшооой слон-москаль. Ну, думаю, сейчас я тебе покажу, шо такое боевой еврей. Подлетаю тихонечко сзади, облетаю на форсаже… и как какну ему на голову.

 

А он, сцука, изловчился и хвать меня хоботом. Я уж думаю, прощай, Сагочка, а ни… Он об асфальт меня не шмякнул, о дерево не брякнул, а засунул себе в задницу, да ещё и выход хоботом заткнул.

 

Другой бы растерялся, но не я. Думаю, пропадать, так с музыкой – я тебя, слон кацапский, изнутри замордую, затопчу. И пошёл в направлении его башки. Ну, там кишечник прошёл, желудок, снова какая то кишка, рот, хобот… блиннн, опять жопа. Я на второй заход, на третий… Чую, слоняра уже сдавать начал – стонет, падло – “Кайф, кайф, вечный кайф”.

 

И таки довёл я его до полного расстройства. Где-то на триста десятом заходе он жидко обделался”.

 

А как же ты выбрался? – поинтересовался Пузя.

 

- Так и выбрался. Отряхнулся и дальше полетел выполнять свой воинский долг. Ты может, не поверишь, Пузик, но в моей солдатской книжечке, таких побед над русише элефанте семнадцать штук накопилось. Вот шо значит еврейское мужество.… Вот только с тех пор я страшно возненавидел этих руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус.

 

Пузя понюхал рабиновича и сказал:

- Похоже, не врёт, гадёныш. До сих пор воняет. Итак, шо мы маемо… один летающий серун, одна единица гужевого транспорту, метаморфочку на агитацию поставим, Карла шестого от ремонта краника вряд ли оторвёшь, трудяга он. Получается, шо стрелять только я смогу…

 

Пузя стукнул рукой по столу и приказал – Сейчас, херои, у нас сиеста, всем спать, вечером клизмы. Отдыхайте, братья и сёстры по оружию. Тьху…

 

(Продолжение следует.)

 

Байки со схрона 5.

 

Вечер прошёл не так чтобы очень.… После процедур потускнели краски у Метаморфочки, резко обострились старческие болячки у кобылы, но хуже всего было рабиновичу.… Пришлось принести на носилках дохтура, зашившего гадёнышу трещину, образовавшуюся у последнего в процессе ведёрного клизмования.

 

Но и это ещё не всё. Страдая от боли в промежности, дохтур совершил стратегическую ошибку и заштопал гадёнышу орудие главного калибра. Как теперь тому бороться с москалями? Чем гадить? Печалька…

 

Глядя на свою команду, Пузя приуныл. Но, как говорится, была бы голова, а мысли найдутся. Собрав поутру своих хероев-страдальцев, командир выступил с программной речью:

- Хватит нам сидеть в схроне! Пришла пора начать открытую борьбу с маскалями за нэзалэжнисть неньки! Слава Украине! Слава хероям! Слава нам!

Херои безмолвствовали, потупив головы. Воевать им не хотелось. В крыйивке было тепло и сухо, кормили хоть и скудно, зато и пули тут не летали.

 

Первым отозвался храбрый рабинович:

- А может не надо? Может, здесь ещё повоюем? Оно канешно, мочить кацапов дело хорошее, а если нас замочат? Украина ведь не переживёт потери таких орлов, как мы.

 

Кобыла, перестав жевать сено, удивилась:

- А нас то за что?

Пузя:

- Отставить разговоры. Мы посовещались, и я решил – завтра же покупаем телегу, запрягаем кобылу - и в бой.

Голос из шкафчика:

- На телегу ставим две двухсотлитровые бочки и заполняем спиртом, иначе я из шкафчика не вылезу.

Кобыла:

- Карлушенька, пожалей, я же надорвусь, не вытяну…

 

Голос из шкафчика:

- Три бочки.

 

Метаморфочка:

- Купить телегу легко, но где взять деньги? У меня только оккупационные марки остались, да и рейхсмарок немножечко. Только они не в ходу нынче.

Кобыла:

- А у меня в заначке есть две пачки карбованцев, которые наши освободители в Ровно печатали в 1943 году…

Воробей:

- У рабиновича денег нет!

 

Пузя:

- Ну, шо ж.… Чтобы что-то купить, надо что-то продать.

 

Метаморфочка нарисовала на стене замкнутый сейф с табличкой “Никого нэма дома”. Кобыла начала быстро-быстро подгребать под себя остатки сена, рабинович закатил глаза, а Карлуша завопил:

- Не дам! Не позволю разбазаривать стратегические запасы!

 

Пузя погрустнел:

- Ну, хоть самому гривны печатай…

 

Кобыла:

- “Фальшування грошей караеться тяжкою тюрьмою”.

 

Все замолчали, переваривая сказанное Оришей.

 

- Продадим вышиванку и красные шаровары рабиновича – подвёл итог Пузя – другого выхода я не вижу…

Рабинович:

- А ху-ху не хо-хо? Накусь выкуси. Не разрешаю.

Руссишь швайне, пидарастис, фашистус, расистус.

Пузя:

- Да кто ж тебя, штопаный, спрашивать будет…

 

Рабинович закатил глаза и тихо запел:

Я смэло в бой пойду

За нээээээзалэжность,

Хоть дохтур и зашил

Мине промээээжность…

 

(Продолжение следует)

 

:lol: :lol: :lol: :lol: :lol:

[За У проти М.]

Москали разговаривают матюками, а не просто ругаются ними, как обычные люди.

Каждым словом в разговоре они вступают в неестественную половую связь со своими собеседниками и их родственниками, а также с деревьями, машинами, странами, мыслями, большими философами и животными, которые случайно пробегают рядом. Иногда складывается впечатления, что видят они не глазами, а гениталиями.

Их речь - это, по сути, изнасилование мозга, нахрапистое, насильническое, навязчивое превращение мира в пенисы и вагины.

Москали - зазнайки и бахвалы, по большей части хамы.

Москали - любители раздавать ярлыки. Все, кому что-то не нравится, превращаются в фашистов, вражеских шпионов, предателей и просто врагов народа.

[Дэна]

Свидомиты разговаривают матюками, а не просто ругаются ними, как обычные люди.

Каждым словом в разговоре они вступают в неестественную половую связь со своими собеседниками и их родственниками, а также с деревьями, машинами, странами, мыслями, большими философами и животными, которые случайно пробегают рядом. Иногда складывается впечатления, что видят они не глазами, а гениталиями.

Их речь - это, по сути, изнасилование мозга, нахрапистое, насильническое, навязчивое превращение мира в пенисы и вагины.

Свидомиты - зазнайки и бахвалы, по большей части хамы.

Свидомиты - любители раздавать ярлыки. Все, кому что-то не нравится, превращаются в фашистов, вражеских шпионов, предателей и просто врагов народа.

Вот теперь свидомитская ложь уничтожена и посыл выглядит более правдивым.

[Гість Дэнa]

Самопознание

 

 

Николай Бердяев

 

Предисловие

Книга эта мной давно задумана. Замысел книги мне представляется своеобразным. Книги, написанные о себе, очень эгоцентричны. В литературе «воспоминаний» это часто раздражает. Автор вспоминает о других людях и событиях и говорит больше всего о себе. Есть несколько типов книг, написанных о себе и своей жизни. Есть, прежде всего, дневник, который автор вел из года в год, изо дня в день. Это очень свободная форма, которую сейчас особенно любят французы. «Дневник» Амиеля – самый замечательный образец этого типа, из более новых – Journal А. Жида. Есть исповедь. Блаженный Августин и Ж.Ж. Руссо дали наиболее прославленные примеры. Есть воспоминания. Необъятная литература, служащая материалом для истории. «Былое и думы» Герцена – самая блестящая книга воспоминаний. Наконец, есть автобиография, рассказывающая события жизни внешние и внутренние в хронологическом порядке. Все эти типы книг хотят с большей или меньшей правдивостью и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее. К бывшему принадлежат, конечно, и мысли и чувства авторов. Моя книга не принадлежит вполне ни к одному из этих типов. Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях жизни моей эпохи, не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самосознания. Воспоминание о прошлом никогда не может быть пассивным, не может быть точным воспроизведением и вызывает к себе подозрительное отношение. Память активна, в ней есть творческий, преображающий элемент, и с ним связана неточность, неверность воспоминания. Память совершает отбор, многое она выдвигает на первый план, многое же оставляет в забвении, иногда бессознательно, иногда же сознательно. Моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более всего и интересует. Гёте написал книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия и правда моей жизни». В ней не все правда, в ней есть и творчество поэта. Я не поэт, я философ. В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности. Победа над смертоносным временем всегда была основным мотивом моей жизни. Книга эта откровенно и сознательно эгоцентрическая. Но эгоцентризм, в котором всегда есть что-то отталкивающее, для меня искупается тем, что я самого себя и свою жизненную судьбу делаю предметом философского познания. Я не хочу обнажать души, не хочу выбрасывать во вне сырья своей души. Эта книга по замыслу своему философская, посвященная философской проблематике. Дело идет о самопознании, о потребности понять себя, осмыслить свой тип и свою судьбу. Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной, понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Но наиболее экзистенциально собственное существование. В познании о себе самом человек приобщается к тайнам, неведомым в отношении к другим. Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной. И тут я сталкиваюсь с основным противоречием моей противоречивой натуры. С одной стороны, я переживаю все события моей эпохи, всю судьбу мира как события, происходящие со мной, как собственную судьбу, с другой стороны, я мучительно переживаю чуждость мира, далекость всего, мою неслиянность ни с чем. Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному». Все мое существование стояло под знаком тоски по трансцендентному.

 

Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было «гражданское» чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был «общественником». Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был «анархистом» на духовной почве и «индивидуалистом».

 

 

[Дэна]

Байки со схрона 18. Лирическая.

 

На следующий день дело с паспортами продвигалось ни шатко, ни валко… Стеше паспорт оказался не нужным, так как она и так была уже наполовину в Европе, Рабинович отказался на том основании, что у него есть Green Card, а новенькая ограничилась одним предложением:

- Мать-перемать… Мне пох и нах ваши ЕС и ТС… Мать-перемать… Мне СС люб… мать-перемать…

 

Так что Пузя ограничился выдачей лишь одного паспорта – Карлуше. При этом, к своему большому удивлению, он узнал, что его друг имел необычное погоняло - Диоген Карл Двуянусович, а родился он в той же деревне, что и несостоявшаяся надежда бандеровцев, пан Ющенко… Хто б мог подумать…

 

После обеда случилось ЧП. Прилетел дятел в красной ермолке и начал стучаться головой о дуб: три точки, три тире, три точки, три тире…

Бибизян, не знал азбуки Морзе, и ничего не понял, зато выскочивший из норки суслика рабинович в растерянности заметался по полянке.

- Караул! Караул! Родина в опасности! Я демобилизован, я пропал!

- Да расскажи ты толком, что случилось? – заволновался предводитель.

 

- Шо-шо..

К Израилю войнушка подступает.

Со всех сторон арабы нажимают,

Роняют бомбы, газы испускают.

Меня отчизна в бой зовёт…

Нет... Призывает.

И, подхватив свой мешочек с денежкой, Рабик улетел в северном направлении.

 

- Эй, жидёнок, - заорал ему вслед Карлуша – Ты куда? Израиль на юго-востоке, а не на севере!

 

Рабинович сделал вид, что не услышал, и ещё быстрее засучил крылышками.

 

Метаморфочка махала ему вслед рукой и причитала:

- Он же такой храбрый, такой отчаянный… он не будет уклоняться ни от бомб, ни от пуль, ни даже от газов… Он пооогииииибнеееет…

Подошедший Пузя поправил бантики на её рожках, замусоленным носовым платком вытер пятачок.

- Не плач, Мета, вернётся твой мусик… в той стороне, куда он полетел, есть симпатичный хуторок. Коровы, кони, свиньи, утки с курами, много вкусного для Рабика навоза… Пересидит там войнушку и вернётся… Как Карлсон…

Как стемнело, печальные херои начали готовиться ко сну. Бибизян опять приватизировал дуб. Метаморфочка бродила по полянке, вздыхала, сморкалась, вытирая пятачок рукой. Потом нырнула в норку суслика, всё ещё хранившую запах её ненаглядного мусика…

 

Карлуша долго ворочался в телеге, простукивал костяшкой пальца бочку со спиртом, прислушивался и, явно опечаленный услышанным, уныло затянул:

 

Как уменьшается количество вина!

Я так на паперть скоро попаду…..

И прокляну навек те времена,

Когда закуска превращается в еду.

 

Впрочем, грустил он недолго. Укрывшись файным пиджачком, Карл Двуянусович согрелся и, разомлев, родил нечто, по его мнению, оптимистическое:

 

Эх! Янки придут,

Порядок наведут!

 

Янки наша сила,

Янки наш оплот.

У янки много денег,

У янки мощный флот.

 

Янки нас подымут,

Янки нас спасут.

Янки Украину

В список занесут.

 

Эх! Янки придут,

Порядок наведут!

Демохра-хр-хр-тиза–хррр-торы… бля… Хр-хр-хррррр…..

 

Пузе, похоже, снилось его героическое прошлое. Он скрипел зубами, сучил ногами, его указательный палец ритмично сгибался, нажимая на виртуальный курок… Постепенно зубовный скрежет перешёл в бодрый постбандеровский марш:

 

Я сегодня до зари встанку,

По широкому пройду склонку.

Я найду тот схроник, мамко.

Про который говорил мне папко.

 

Я отрою тот схроник ладонью,

А зарою опять лопаткой.

Я Степанка Бандерку помню

Про который говорил мне папко.

 

А ещё я поймаю суслико,

Оторву ему ушки, лапко.

Я Степанка Бандерку помню

Про который говорил мне папко.

 

Я сегодня до зари встанку,

Я соседу покажу дульку.

Я Степанка Бандерку помню

Про который говорил мне папульку.

 

А потом я повешу кацапко

На большую такую гилляко.

Я Степанка Бандерку помню

Про который говорил мне папако.

 

Я со Стёпкой в одной палатко,

Ходим мы на одну процедурко.

А в народе зовут нашу хатко

Почему то не хатко, а дуркою.

 

- Да, я такой – Улыбнулся Пузя во сне – “Меня никто не учил, я самородок.”

 

Сам рожаю, сам рождаюсь.

Сам встаю, сам умываюсь.

Сам и ем и испражняюсь –

Самородком называюсь.

 

После чего его сморил сладкий сон без сновидений и кошмаров…

 

Парнокопытные стояли под дубом и лениво что-то жевали…

 

Ориша, выплюнув жвачку, затянула:

- Ще не вмерла України, ні слава, ні воля… - потом закашлялась, и подняв голову на Бибизяна, сказала:

- Слушай, макака, у меня горло болит, петь больно, сходи-ка лучше сам по вот этой ссылке и побалдей:

_http://www.youtube.com/watch?v=BGgACD1No4Y

Только рекламу не забудь ропустить..

- А потом пшёл НАХ… - Добавила она и устало уронила голову.

 

Стеша мечтала о далёкой отчизне и янтарной комнате, спрятанной в подвале её родного коровника-каземата. Ей тоже хотелось что-нибудь спеть для этой потешной мартышки, но ничего, кроме Deutschland, Deutschland tiber alles, Uber alles in der Welt! в голову не приходило.

 

Новенькая спала, положив под голову кирпич, и во сне повторяла слова на букву Х из “Большого словаря русского мата”.

 

- Нет, - подумал Бибизян – Пузя неправ, какой же это отряд… это и есть настоящий цирк.

Он подтянулся, и поудобнее уселся на ветке, прислонившись спиной к стволу.

Сон не приходил, и обезьян так и просидел на дубе до самого утра.

 

(Продолжение следует).

[Гість Дэнa]

Глава I

 

Истоки и происхождение. Я и мировая среда. Первые двигатели. Мир аристократический

 

Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. Человек есть также существо многоэтажное. Я всегда чувствовал эту свою многоэтажность. Огромное значение имеет первая реакция на мир существа, в нем рождающегося. Я не могу помнить первого моего крика, вызванного встречей с чуждым мне миром. Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал это и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохожим. Христиане должны себя чувствовать не имеющими здесь пребывающего града и града грядущего взыскующими. Но то первичное чувство, которое я здесь описываю, я не считал в себе христианской добродетелью и достижением. Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то плохое, есть какой-то надлом в отношении к миру и жизни. Мне чуждо было чувство вкорененности в землю. Мне более свойственно орфическое понимание происхождения души, чувство ниспадания ее из высшего мира в низший.

 

И звуков небес заменить не могли

 

Ей скучные песни земли.

 

У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности, и меня поражает привязанность к семейному началу западных народов. Некоторые друзья шутя называли меня врагом рода человеческого. И это при том, что мне очень свойственна человечность. У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности. Я любил лишь «лица необщее выражение». Но ошибочно было бы думать, что я не любил своих родителей. Наоборот, я любил их, считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно. У меня всегда было очень слабое чувство сыновства. Мне ничего не говорило «материнское лоно», ни моей собственной матери, ни матери-земли. Мать моя была очень красива, ее считали даже красавицей. В 50 лет она была еще очень красивой женщиной. Но я никогда не мог открыть в себе ничего похожего на Эдипов комплекс, из которого Фрейд создал универсальный миф. Родство всегда казалось мне исключающим всякую влюбленность. Предмет влюбленности должен быть далеким, трансцендентным, не похожим на меня. На этом ведь был основан культ «прекрасной дамы». Я русский романтик начала XX века.

 

По своему происхождению я принадлежу к миру аристократическому. Это, вероятно, не случайно и наложило печать на мою душевную формацию. Мои родители принадлежали к «светскому» обществу, а не просто к дворянскому обществу. В доме у нас говорили главным образом по-французски. Родители мои имели большие аристократические связи, особенно в первую половину жизни. Эти связи были частью родственные, частью по службе моего отца в кавалергардском полку. В детстве мне было известно, что мои родители были друзья обергофмейстерины княгини Кочубей, которая имела огромное влияние на Александра III. Дворцовый комендант, генерал-адъютант Черевин, тоже близкий Александру III, был товарищем моего отца по кавалергардскому полку. Со стороны отца я происходил из военной семьи. Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры, все начали службу в кавалергардском полку. Мой дед М.Н. Бердяев был атаманом войска Донского. Прадед генерал-аншеф Н.М. Бердяев был новороссийским генерал-губернатором. Его переписка с Павлом I была напечатана в «Русской старине». Отец был кавалергардским офицером, но рано вышел в отставку, поселился в своем имении Обухове, на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства, в Турецкую войну опять поступил на военную службу, потом в течение 25 лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края. У него не было никакой склонности делать карьеру, и он даже отказался от чина, который ему полагался за то, что более двадцати пяти лет он был почетным мировым судьей. Я с детства был зачислен в пажи за заслуги предков. Но так как мои родители жили в Киеве, то я поступил в Киевский кадетский корпус, хотя за мной осталось право в любой момент быть переведенным в пажеский корпус. Мать моя была рожденная княжна Кудашева. Она была полуфранцуженка. Ее мать, моя бабушка, была графиня Шуазель. В сущности, мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже, писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей матери. Я шутя ей говорил, что она никогда не перешла с Богом на «ты». Интересно, что у меня была бабушка монахиня и прабабушка монахиня. Мать моего отца, рожденная Бахметьева, была в тайном постриге еще при жизни моего деда. Она была близка к Киево-Печерской лавре. Известный старец Парфений был ее духовником и другом, ее жизнь была им целиком определена. Помню детское впечатление. Когда умерла бабушка и меня привели на ее похороны, мне было лет шесть, я был поражен, что она лежала в гробу в монашеском облачении и ее хоронили по монашескому обряду. Монахи пришли и сказали: «Она наша». Бабушка моей матери, княгиня Кудашева, рожденная княжна Баратова, стала после смерти мужа настоящей монахиней. У меня и в советский период висел ее большой портрет масляными красками в монашеском облачении с очень строгим лицом. Бабушка Бердяева жила в собственном доме с садом в верхней старинной части Киева, которая называлась Печерск. Атмосфера Печерска была особая, это смесь монашества и воинства. Там была Киево-Печерская лавра, Никольский монастырь и много других церквей. На улицах постоянно встречались монахи. Там была Аскольдова могила, кладбище на горе над Днепром, где похоронена бабушка и другие мои предки. Вместе с тем Печерск был военной крепостью, там было много военных. Это старая военно-монашеская Россия, очень мало подвергавшаяся модернизации. Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России. К Печерску примыкали Липки, тоже в верхней части Киева. Это дворянско-аристократическая и чиновничья часть города, состоящая из особняков с садами. Там всегда жили мои родители, там был у них дом, проданный, когда я был еще мальчиком. Наш сад примыкал к огромному саду доктора Меринга, занимавшему сердцевину Киева. У меня на всю жизнь сохранилась особенная любовь к садам. Но я чувствовал себя родившимся в лесу и более всего любил лес. Все мое детство и отрочество связано с Липками. Это уже был мир несколько иной, чем Печерск, мир дворянский и чиновничий, более тронутый современной цивилизацией, мир, склонный к веселью, которого Печерск не допускал. По другую сторону Крещатика, главной улицы с магазинами между двумя горами, жила буржуазия. Совсем внизу около Днепра был Подол, где жили главным образом евреи, но была и Киевская духовная академия. Наша семья, хотя и московского происхождения, принадлежала к аристократии Юго-Западного края, с очень западными влияниями, которые всегда были сильны в Киеве. Особенно семья моей матери была западного типа, с элементами польскими и французскими. В Киеве всегда чувствовалось общение с Западной Европой. Я с детства часто ездил за границу. Первый раз ездил за границу семи лет в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени. Первое мое впечатление от заграницы была Вена, которая мне очень понравилась.

[Гість Дэнa]

Николай Бердяев

 

Самопознание

 

Посвящаю эту книгу моему лучшему другу Евгении Рапп.

 

Предисловие

 

Книга эта мной давно задумана. Замысел книги мне представляется своеобразным. Книги, написанные о себе, очень эгоцентричны. В литературе «воспоминаний» это часто раздражает. Автор вспоминает о других людях и событиях и говорит больше всего о себе. Есть несколько типов книг, написанных о себе и своей жизни. Есть, прежде всего, дневник, который автор вел из года в год, изо дня в день. Это очень свободная форма, которую сейчас особенно любят французы. «Дневник» Амиеля – самый замечательный образец этого типа, из более новых – Journal А. Жида. Есть исповедь. Блаженный Августин и Ж.Ж. Руссо дали наиболее прославленные примеры. Есть воспоминания. Необъятная литература, служащая материалом для истории. «Былое и думы» Герцена – самая блестящая книга воспоминаний. Наконец, есть автобиография, рассказывающая события жизни внешние и внутренние в хронологическом порядке. Все эти типы книг хотят с большей или меньшей правдивостью и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее. К бывшему принадлежат, конечно, и мысли и чувства авторов. Моя книга не принадлежит вполне ни к одному из этих типов. Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях жизни моей эпохи, не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самосознания. Воспоминание о прошлом никогда не может быть пассивным, не может быть точным воспроизведением и вызывает к себе подозрительное отношение. Память активна, в ней есть творческий, преображающий элемент, и с ним связана неточность, неверность воспоминания. Память совершает отбор, многое она выдвигает на первый план, многое же оставляет в забвении, иногда бессознательно, иногда же сознательно. Моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более всего и интересует. Гёте написал книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия и правда моей жизни». В ней не все правда, в ней есть и творчество поэта. Я не поэт, я философ. В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности. Победа над смертоносным временем всегда была основным мотивом моей жизни. Книга эта откровенно и сознательно эгоцентрическая. Но эгоцентризм, в котором всегда есть что-то отталкивающее, для меня искупается тем, что я самого себя и свою жизненную судьбу делаю предметом философского познания. Я не хочу обнажать души, не хочу выбрасывать во вне сырья своей души. Эта книга по замыслу своему философская, посвященная философской проблематике. Дело идет о самопознании, о потребности понять себя, осмыслить свой тип и свою судьбу. Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной, понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Но наиболее экзистенциально собственное существование. В познании о себе самом человек приобщается к тайнам, неведомым в отношении к другим. Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной. И тут я сталкиваюсь с основным противоречием моей противоречивой натуры. С одной стороны, я переживаю все события моей эпохи, всю судьбу мира как события, происходящие со мной, как собственную судьбу, с другой стороны, я мучительно переживаю чуждость мира, далекость всего, мою неслиянность ни с чем. Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному». Все мое существование стояло под знаком тоски по трансцендентному.

 

Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было «гражданское» чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был «общественником». Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был «анархистом» на духовной почве и «индивидуалистом».

 

Книга моя написана свободно, она не связана систематическим планом. В ней есть воспоминания, но не это самое главное. В ней память о событиях и людях чередуется с размышлением, и размышления занимают больше места. Главы книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по темам и проблемам, мучившим меня всю жизнь. Но некоторое значение имеет и последовательность во времени. Наибольшую трудность я вижу в том, что возможно повторение одной и той же темы в разных главах. Единственное оправдание, что тема вновь будет возникать в другой связи и другой обстановке. Я решаюсь занять собой не только потому, что испытываю потребность себя выразить и отпечатлеть свое лицо, но и потому, что это может способствовать постановке и решению проблем человека и человеческой судьбы, а также пониманию нашей эпохи. Есть также потребность объяснить свои противоречия. Такого рода книги связаны с самой таинственной силой в человеке, с памятью. Память и забвение чередуются. Я многое на время забываю, многое исчезает из моего сознания, но сохраняется на большей глубине. Меня всегда мучило забвение. Я иногда забывал не только события, имевшие значение, но забывал и людей, игравших роль в моей жизни. Мне всегда казалось, что это дурно. В памяти есть воскрешающая сила, память хочет победить смерть. Но наступало мгновение, когда я вновь вспоминал забытое. Память эта имела активно-преображающий характер. Я не принадлежу к людям, обращенным к прошлому, я обращен к будущему. И прошлое имеет для меня значение как чреватое будущим. Мне не свойственно состояние печали, характерное для людей, обращенных к прошлому. Мне свойственно состояние тоски, что совсем иное означает, чем печаль. Я человек более драматический, чем лирический, и это должно отпечатлеться на моей автобиографии. Думая о своей жизни, я прихожу к тому заключению, что моя жизнь не была жизнью метафизика в обычном смысле слова. Она была слишком полна страстей и драматических событий, личных и социальных. Я искал истины, но жизнь моя не была мудрой, в ней не господствовал разум, в ней было слишком много иррационального и нецелесообразного. Светлые периоды моей жизни чередовались с периодами сравнительно темными и для меня мучительными, периоды подъема чередовались с периодами упадка. Но никогда, ни в какие периоды я не переставал напряженно мыслить и искать. Наиболее хотел бы я воскресить более светлые и творческие периоды моей жизни. Хотел бы я, чтобы память победила забвение в отношении ко всему ценному в жизни. Но одно я сознательно исключаю, я буду мало говорить о людях, отношение с которыми имело наибольшее значение для моей личной жизни и моего духовного пути. Это понятно. Но память наиболее это хранит и хранит для вечности. Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouv'e: «J’avais trop exp'eriment'e l’impossibilit'e d’atteindre dans la r'ealit'e ce qui 'etait au fond moi-m^eme»[1]. Эти слова я мог бы взять эпиграфом к своей книге. То, о чем говорит Пруст, было опытом всей моей жизни. Противоречив замысел моей книги уже потому, что самый скрытный человек пытается себя раскрыть. Это очень трудно. Дискретность не позволяет мне говорить о многом, что играло огромную роль не только во внешней, но и но внутренней моей жизни. С трудом выразима та положительная ценность, которая получена от общения с душой другого. С трудом выразим и скрытый трагизм жизни.

 

Несмотря на западный во мне элемент, я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду. Я наследую традицию славянофилов и западников, Чаадаева и Хомякова, Герцена и Белинского, даже Бакунина и Чернышевского, несмотря на различие миросозерцаний, и более всего Достоевского и Л. Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. Я русский мыслитель и писатель. И мой универсализм, моя вражда к национализму – русская черта. Кроме того, я сознаю себя мыслителем аристократическим, признавшим правду социализма. Меня даже называли выразителем аристократизма социализма. Мной руководило желание написать эту книгу с наибольшей простотой и прямотой, без художественного завуалирования. То, что носит характер воспоминаний и является биографическим материалом, написано у меня сухо и часто схематично. Эти части книги мне нужны были для описания разных атмосфер, через которые я проходил в истории моего духа. Но главное в книге не это, главное – самопознание, познание собственного духа и духовных исканий. Меня интересует не столько характеристика среды, сколько характеристика моих реакций на среду.

 

Писано в Clamart и Pilat-plage в 1940 году.

 

Глава I

 

Истоки и происхождение. Я и мировая среда. Первые двигатели. Мир аристократический

 

Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. Человек есть также существо многоэтажное. Я всегда чувствовал эту свою многоэтажность. Огромное значение имеет первая реакция на мир существа, в нем рождающегося. Я не могу помнить первого моего крика, вызванного встречей с чуждым мне миром. Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал это и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохожим. Христиане должны себя чувствовать не имеющими здесь пребывающего града и града грядущего взыскующими. Но то первичное чувство, которое я здесь описываю, я не считал в себе христианской добродетелью и достижением. Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то плохое, есть какой-то надлом в отношении к миру и жизни. Мне чуждо было чувство вкорененности в землю. Мне более свойственно орфическое понимание происхождения души, чувство ниспадания ее из высшего мира в низший.

 

И звуков небес заменить не могли

 

Ей скучные песни земли.

 

У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности, и меня поражает привязанность к семейному началу западных народов. Некоторые друзья шутя называли меня врагом рода человеческого. И это при том, что мне очень свойственна человечность. У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности. Я любил лишь «лица необщее выражение». Но ошибочно было бы думать, что я не любил своих родителей. Наоборот, я любил их, считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно. У меня всегда было очень слабое чувство сыновства. Мне ничего не говорило «материнское лоно», ни моей собственной матери, ни матери-земли. Мать моя была очень красива, ее считали даже красавицей. В 50 лет она была еще очень красивой женщиной. Но я никогда не мог открыть в себе ничего похожего на Эдипов комплекс, из которого Фрейд создал универсальный миф. Родство всегда казалось мне исключающим всякую влюбленность. Предмет влюбленности должен быть далеким, трансцендентным, не похожим на меня. На этом ведь был основан культ «прекрасной дамы». Я русский романтик начала XX века.

 

По своему происхождению я принадлежу к миру аристократическому. Это, вероятно, не случайно и наложило печать на мою душевную формацию. Мои родители принадлежали к «светскому» обществу, а не просто к дворянскому обществу. В доме у нас говорили главным образом по-французски. Родители мои имели большие аристократические связи, особенно в первую половину жизни. Эти связи были частью родственные, частью по службе моего отца в кавалергардском полку. В детстве мне было известно, что мои родители были друзья обергофмейстерины княгини Кочубей, которая имела огромное влияние на Александра III. Дворцовый комендант, генерал-адъютант Черевин, тоже близкий Александру III, был товарищем моего отца по кавалергардскому полку. Со стороны отца я происходил из военной семьи. Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры, все начали службу в кавалергардском полку. Мой дед М.Н. Бердяев был атаманом войска Донского. Прадед генерал-аншеф Н.М. Бердяев был новороссийским генерал-губернатором. Его переписка с Павлом I была напечатана в «Русской старине». Отец был кавалергардским офицером, но рано вышел в отставку, поселился в своем имении Обухове, на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства, в Турецкую войну опять поступил на военную службу, потом в течение 25 лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края. У него не было никакой склонности делать карьеру, и он даже отказался от чина, который ему полагался за то, что более двадцати пяти лет он был почетным мировым судьей. Я с детства был зачислен в пажи за заслуги предков. Но так как мои родители жили в Киеве, то я поступил в Киевский кадетский корпус, хотя за мной осталось право в любой момент быть переведенным в пажеский корпус. Мать моя была рожденная княжна Кудашева. Она была полуфранцуженка. Ее мать, моя бабушка, была графиня Шуазель. В сущности, мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже, писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей матери. Я шутя ей говорил, что она никогда не перешла с Богом на «ты». Интересно, что у меня была бабушка монахиня и прабабушка монахиня. Мать моего отца, рожденная Бахметьева, была в тайном постриге еще при жизни моего деда. Она была близка к Киево-Печерской лавре. Известный старец Парфений был ее духовником и другом, ее жизнь была им целиком определена. Помню детское впечатление. Когда умерла бабушка и меня привели на ее похороны, мне было лет шесть, я был поражен, что она лежала в гробу в монашеском облачении и ее хоронили по монашескому обряду. Монахи пришли и сказали: «Она наша». Бабушка моей матери, княгиня Кудашева, рожденная княжна Баратова, стала после смерти мужа настоящей монахиней. У меня и в советский период висел ее большой портрет масляными красками в монашеском облачении с очень строгим лицом. Бабушка Бердяева жила в собственном доме с садом в верхней старинной части Киева, которая называлась Печерск. Атмосфера Печерска была особая, это смесь монашества и воинства. Там была Киево-Печерская лавра, Никольский монастырь и много других церквей. На улицах постоянно встречались монахи. Там была Аскольдова могила, кладбище на горе над Днепром, где похоронена бабушка и другие мои предки. Вместе с тем Печерск был военной крепостью, там было много военных. Это старая военно-монашеская Россия, очень мало подвергавшаяся модернизации. Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России. К Печерску примыкали Липки, тоже в верхней части Киева. Это дворянско-аристократическая и чиновничья часть города, состоящая из особняков с садами. Там всегда жили мои родители, там был у них дом, проданный, когда я был еще мальчиком. Наш сад примыкал к огромному саду доктора Меринга, занимавшему сердцевину Киева. У меня на всю жизнь сохранилась особенная любовь к садам. Но я чувствовал себя родившимся в лесу и более всего любил лес. Все мое детство и отрочество связано с Липками. Это уже был мир несколько иной, чем Печерск, мир дворянский и чиновничий, более тронутый современной цивилизацией, мир, склонный к веселью, которого Печерск не допускал. По другую сторону Крещатика, главной улицы с магазинами между двумя горами, жила буржуазия. Совсем внизу около Днепра был Подол, где жили главным образом евреи, но была и Киевская духовная академия. Наша семья, хотя и московского происхождения, принадлежала к аристократии Юго-Западного края, с очень западными влияниями, которые всегда были сильны в Киеве. Особенно семья моей матери была западного типа, с элементами польскими и французскими. В Киеве всегда чувствовалось общение с Западной Европой. Я с детства часто ездил за границу. Первый раз ездил за границу семи лет в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени. Первое мое впечатление от заграницы была Вена, которая мне очень понравилась.

 

Предисловие

 

Книга эта мной давно задумана. Замысел книги мне представляется своеобразным. Книги, написанные о себе, очень эгоцентричны. В литературе «воспоминаний» это часто раздражает. Автор вспоминает о других людях и событиях и говорит больше всего о себе. Есть несколько типов книг, написанных о себе и своей жизни. Есть, прежде всего, дневник, который автор вел из года в год, изо дня в день. Это очень свободная форма, которую сейчас особенно любят французы. «Дневник» Амиеля – самый замечательный образец этого типа, из более новых – Journal А. Жида. Есть исповедь. Блаженный Августин и Ж.Ж. Руссо дали наиболее прославленные примеры. Есть воспоминания. Необъятная литература, служащая материалом для истории. «Былое и думы» Герцена – самая блестящая книга воспоминаний. Наконец, есть автобиография, рассказывающая события жизни внешние и внутренние в хронологическом порядке. Все эти типы книг хотят с большей или меньшей правдивостью и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее. К бывшему принадлежат, конечно, и мысли и чувства авторов. Моя книга не принадлежит вполне ни к одному из этих типов. Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях жизни моей эпохи, не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самосознания. Воспоминание о прошлом никогда не может быть пассивным, не может быть точным воспроизведением и вызывает к себе подозрительное отношение. Память активна, в ней есть творческий, преображающий элемент, и с ним связана неточность, неверность воспоминания. Память совершает отбор, многое она выдвигает на первый план, многое же оставляет в забвении, иногда бессознательно, иногда же сознательно. Моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более всего и интересует. Гёте написал книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия и правда моей жизни». В ней не все правда, в ней есть и творчество поэта. Я не поэт, я философ. В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание и осмысливание меня самого и моей жизни. Это философское познание и осмысливание не есть память о бывшем, это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем, приобщается ко времени экзистенциальному, то есть к вечности. Победа над смертоносным временем всегда была основным мотивом моей жизни. Книга эта откровенно и сознательно эгоцентрическая. Но эгоцентризм, в котором всегда есть что-то отталкивающее, для меня искупается тем, что я самого себя и свою жизненную судьбу делаю предметом философского познания. Я не хочу обнажать души, не хочу выбрасывать во вне сырья своей души. Эта книга по замыслу своему философская, посвященная философской проблематике. Дело идет о самопознании, о потребности понять себя, осмыслить свой тип и свою судьбу. Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной, понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Но наиболее экзистенциально собственное существование. В познании о себе самом человек приобщается к тайнам, неведомым в отношении к другим. Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной. И тут я сталкиваюсь с основным противоречием моей противоречивой натуры. С одной стороны, я переживаю все события моей эпохи, всю судьбу мира как события, происходящие со мной, как собственную судьбу, с другой стороны, я мучительно переживаю чуждость мира, далекость всего, мою неслиянность ни с чем. Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному». Все мое существование стояло под знаком тоски по трансцендентному.

 

Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, было самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть. Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было «гражданское» чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был «общественником». Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был «анархистом» на духовной почве и «индивидуалистом».

 

Книга моя написана свободно, она не связана систематическим планом. В ней есть воспоминания, но не это самое главное. В ней память о событиях и людях чередуется с размышлением, и размышления занимают больше места. Главы книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по темам и проблемам, мучившим меня всю жизнь. Но некоторое значение имеет и последовательность во времени. Наибольшую трудность я вижу в том, что возможно повторение одной и той же темы в разных главах. Единственное оправдание, что тема вновь будет возникать в другой связи и другой обстановке. Я решаюсь занять собой не только потому, что испытываю потребность себя выразить и отпечатлеть свое лицо, но и потому, что это может способствовать постановке и решению проблем человека и человеческой судьбы, а также пониманию нашей эпохи. Есть также потребность объяснить свои противоречия. Такого рода книги связаны с самой таинственной силой в человеке, с памятью. Память и забвение чередуются. Я многое на время забываю, многое исчезает из моего сознания, но сохраняется на большей глубине. Меня всегда мучило забвение. Я иногда забывал не только события, имевшие значение, но забывал и людей, игравших роль в моей жизни. Мне всегда казалось, что это дурно. В памяти есть воскрешающая сила, память хочет победить смерть. Но наступало мгновение, когда я вновь вспоминал забытое. Память эта имела активно-преображающий характер. Я не принадлежу к людям, обращенным к прошлому, я обращен к будущему. И прошлое имеет для меня значение как чреватое будущим. Мне не свойственно состояние печали, характерное для людей, обращенных к прошлому. Мне свойственно состояние тоски, что совсем иное означает, чем печаль. Я человек более драматический, чем лирический, и это должно отпечатлеться на моей автобиографии. Думая о своей жизни, я прихожу к тому заключению, что моя жизнь не была жизнью метафизика в обычном смысле слова. Она была слишком полна страстей и драматических событий, личных и социальных. Я искал истины, но жизнь моя не была мудрой, в ней не господствовал разум, в ней было слишком много иррационального и нецелесообразного. Светлые периоды моей жизни чередовались с периодами сравнительно темными и для меня мучительными, периоды подъема чередовались с периодами упадка. Но никогда, ни в какие периоды я не переставал напряженно мыслить и искать. Наиболее хотел бы я воскресить более светлые и творческие периоды моей жизни. Хотел бы я, чтобы память победила забвение в отношении ко всему ценному в жизни. Но одно я сознательно исключаю, я буду мало говорить о людях, отношение с которыми имело наибольшее значение для моей личной жизни и моего духовного пути. Это понятно. Но память наиболее это хранит и хранит для вечности. Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouv'e: «J’avais trop exp'eriment'e l’impossibilit'e d’atteindre dans la r'ealit'e ce qui 'etait au fond moi-m^eme»[1]. Эти слова я мог бы взять эпиграфом к своей книге. То, о чем говорит Пруст, было опытом всей моей жизни. Противоречив замысел моей книги уже потому, что самый скрытный человек пытается себя раскрыть. Это очень трудно. Дискретность не позволяет мне говорить о многом, что играло огромную роль не только во внешней, но и но внутренней моей жизни. С трудом выразима та положительная ценность, которая получена от общения с душой другого. С трудом выразим и скрытый трагизм жизни.

 

Несмотря на западный во мне элемент, я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду. Я наследую традицию славянофилов и западников, Чаадаева и Хомякова, Герцена и Белинского, даже Бакунина и Чернышевского, несмотря на различие миросозерцаний, и более всего Достоевского и Л. Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. Я русский мыслитель и писатель. И мой универсализм, моя вражда к национализму – русская черта. Кроме того, я сознаю себя мыслителем аристократическим, признавшим правду социализма. Меня даже называли выразителем аристократизма социализма. Мной руководило желание написать эту книгу с наибольшей простотой и прямотой, без художественного завуалирования. То, что носит характер воспоминаний и является биографическим материалом, написано у меня сухо и часто схематично. Эти части книги мне нужны были для описания разных атмосфер, через которые я проходил в истории моего духа. Но главное в книге не это, главное – самопознание, познание собственного духа и духовных исканий. Меня интересует не столько характеристика среды, сколько характеристика моих реакций на среду.

 

Писано в Clamart и Pilat-plage в 1940 году.

 

Глава I

 

Истоки и происхождение. Я и мировая среда. Первые двигатели. Мир аристократический

 

Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. Человек есть также существо многоэтажное. Я всегда чувствовал эту свою многоэтажность. Огромное значение имеет первая реакция на мир существа, в нем рождающегося. Я не могу помнить первого моего крика, вызванного встречей с чуждым мне миром. Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал это и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохожим. Христиане должны себя чувствовать не имеющими здесь пребывающего града и града грядущего взыскующими. Но то первичное чувство, которое я здесь описываю, я не считал в себе христианской добродетелью и достижением. Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то плохое, есть какой-то надлом в отношении к миру и жизни. Мне чуждо было чувство вкорененности в землю. Мне более свойственно орфическое понимание происхождения души, чувство ниспадания ее из высшего мира в низший.

 

И звуков небес заменить не могли

 

Ей скучные песни земли.

 

У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности, и меня поражает привязанность к семейному началу западных народов. Некоторые друзья шутя называли меня врагом рода человеческого. И это при том, что мне очень свойственна человечность. У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности. Я любил лишь «лица необщее выражение». Но ошибочно было бы думать, что я не любил своих родителей. Наоборот, я любил их, считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно. У меня всегда было очень слабое чувство сыновства. Мне ничего не говорило «материнское лоно», ни моей собственной матери, ни матери-земли. Мать моя была очень красива, ее считали даже красавицей. В 50 лет она была еще очень красивой женщиной. Но я никогда не мог открыть в себе ничего похожего на Эдипов комплекс, из которого Фрейд создал универсальный миф. Родство всегда казалось мне исключающим всякую влюбленность. Предмет влюбленности должен быть далеким, трансцендентным, не похожим на меня. На этом ведь был основан культ «прекрасной дамы». Я русский романтик начала XX века.

 

По своему происхождению я принадлежу к миру аристократическому. Это, вероятно, не случайно и наложило печать на мою душевную формацию. Мои родители принадлежали к «светскому» обществу, а не просто к дворянскому обществу. В доме у нас говорили главным образом по-французски. Родители мои имели большие аристократические связи, особенно в первую половину жизни. Эти связи были частью родственные, частью по службе моего отца в кавалергардском полку. В детстве мне было известно, что мои родители были друзья обергофмейстерины княгини Кочубей, которая имела огромное влияние на Александра III. Дворцовый комендант, генерал-адъютант Черевин, тоже близкий Александру III, был товарищем моего отца по кавалергардскому полку. Со стороны отца я происходил из военной семьи. Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры, все начали службу в кавалергардском полку. Мой дед М.Н. Бердяев был атаманом войска Донского. Прадед генерал-аншеф Н.М. Бердяев был новороссийским генерал-губернатором. Его переписка с Павлом I была напечатана в «Русской старине». Отец был кавалергардским офицером, но рано вышел в отставку, поселился в своем имении Обухове, на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства, в Турецкую войну опять поступил на военную службу, потом в течение 25 лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края. У него не было никакой склонности делать карьеру, и он даже отказался от чина, который ему полагался за то, что более двадцати пяти лет он был почетным мировым судьей. Я с детства был зачислен в пажи за заслуги предков. Но так как мои родители жили в Киеве, то я поступил в Киевский кадетский корпус, хотя за мной осталось право в любой момент быть переведенным в пажеский корпус. Мать моя была рожденная княжна Кудашева. Она была полуфранцуженка. Ее мать, моя бабушка, была графиня Шуазель. В сущности, мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже, писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей матери. Я шутя ей говорил, что она никогда не перешла с Богом на «ты». Интересно, что у меня была бабушка монахиня и прабабушка монахиня. Мать моего отца, рожденная Бахметьева, была в тайном постриге еще при жизни моего деда. Она была близка к Киево-Печерской лавре. Известный старец Парфений был ее духовником и другом, ее жизнь была им целиком определена. Помню детское впечатление. Когда умерла бабушка и меня привели на ее похороны, мне было лет шесть, я был поражен, что она лежала в гробу в монашеском облачении и ее хоронили по монашескому обряду. Монахи пришли и сказали: «Она наша». Бабушка моей матери, княгиня Кудашева, рожденная княжна Баратова, стала после смерти мужа настоящей монахиней. У меня и в советский период висел ее большой портрет масляными красками в монашеском облачении с очень строгим лицом. Бабушка Бердяева жила в собственном доме с садом в верхней старинной части Киева, которая называлась Печерск. Атмосфера Печерска была особая, это смесь монашества и воинства. Там была Киево-Печерская лавра, Никольский монастырь и много других церквей. На улицах постоянно встречались монахи. Там была Аскольдова могила, кладбище на горе над Днепром, где похоронена бабушка и другие мои предки. Вместе с тем Печерск был военной крепостью, там было много военных. Это старая военно-монашеская Россия, очень мало подвергавшаяся модернизации. Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России. К Печерску примыкали Липки, тоже в верхней части Киева. Это дворянско-аристократическая и чиновничья часть города, состоящая из особняков с садами. Там всегда жили мои родители, там был у них дом, проданный, когда я был еще мальчиком. Наш сад примыкал к огромному саду доктора Меринга, занимавшему сердцевину Киева. У меня на всю жизнь сохранилась особенная любовь к садам. Но я чувствовал себя родившимся в лесу и более всего любил лес. Все мое детство и отрочество связано с Липками. Это уже был мир несколько иной, чем Печерск, мир дворянский и чиновничий, более тронутый современной цивилизацией, мир, склонный к веселью, которого Печерск не допускал. По другую сторону Крещатика, главной улицы с магазинами между двумя горами, жила буржуазия. Совсем внизу около Днепра был Подол, где жили главным образом евреи, но была и Киевская духовная академия. Наша семья, хотя и московского происхождения, принадлежала к аристократии Юго-Западного края, с очень западными влияниями, которые всегда были сильны в Киеве. Особенно семья моей матери была западного типа, с элементами польскими и французскими. В Киеве всегда чувствовалось общение с Западной Европой. Я с детства часто ездил за границу. Первый раз ездил за границу семи лет в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени. Первое мое впечатление от заграницы была Вена, которая мне очень понравилась.

[Гість Дэнa]

Из моих предков наиболее яркой и интересной фигурой был мой дед М.Н. Бердяев. О нем я слыхал много рассказов с детства. Отец любил рассказывать, как дед победил Наполеона.

[Гість Дэнa]

В 1814 году, в Кульмском сражении, армия Наполеона побеждала русскую и немецкую армии. В той части русской армии, где находился мой дед, были убиты все начальствовавшие, начиная с генерала. Мой дед был молодым поручиком кавалергардского полка, но должен был вступить в командование целой частью. Он перешел в бурное наступление и атаковал французскую армию. Французы подумали, что противник получил подкрепление. Армия Наполеона дрогнула и проиграла Кульмское сражение. Мой дед получил Крест Святого Георгия и прусский Железный Крест. Другой рассказ. Дед командует полком. Он исключительно хорошо относился к солдатам. Для военного времени Николая I он был исключительно гуманным человеком. По рассказам отца, он всегда с отвращением относился к крепостному праву и стыдился его. После того, как он был произведен в генералы и отправился на войну, солдаты его полка поднесли ему медаль в форме сердца с надписью: «Боже, храни тебя за твою к нам благодетель». Эта медаль всегда висела у отца в кабинете, и он особенно ею гордился. Третий рассказ. Дед – атаман Войска Донского. Приезжает Николай I и хочет уничтожить казацкие вольности. Это была тенденция к унификации. Был парад войска в Новочеркасске, и Николай I обратился к моему деду, как начальнику края, с тем, чтобы было приведено в исполнение его предписание об уничтожении казацких вольностей. Мой дед говорит, что он считает вредным для края уничтожение казацких вольностей, и просит уволить его в отставку. Все в ужасе и ждут кар со стороны Николая I, который нахмурился. Но потом настроение его меняется, он целует деда и отменяет свое распоряжение. Уже старым и больным дед проявлял нелюбовь к монахам, хотя он был православным по своим верованиям.

 

Тут уместно сказать о некоторых наследственных свойствах характера нашей семьи. Я принадлежу к расе людей чрезвычайно вспыльчивых, склонных к вспышкам гнева. Отец мой был очень добрый человек, но необыкновенно вспыльчивый, и на этой почве у него было много столкновений и ссор в жизни. Брат мой был человек исключительной доброты, но одержимый настоящими припадками бешенства. Я получил по наследству вспыльчивый, гневливый темперамент. Это русское барское свойство. Мальчиком мне приходилось бить стулом по голове. С этим связана и другая черта – некоторое самодурство. При всех добрых качествах моего отца, я в его характере замечал самодурство. Этот недостаток барски-русский есть и у меня. Я иногда замечаю что-то похожее на самодурство даже в моем процессе мысли, в моем познании. Если глубина духа и высшие достижения личности ничего наследственного в себе не заключают, то в душевных и душевно-телесных свойствах есть много наследственного. Когда я был в ссылке в Вологде, то побил палкой чиновника Губернского правления за то, что тот преследовал на улице знакомую мне барышню. Побив его, я ему сказал: «Завтра вы будете уволены в отставку». Очевидно, кровь предков мне бросилась в голову. Мне приходилось испытывать настоящий экстаз гнева. Вспоминая свое прошлое, я думаю, что мог часто безнаказанно проявлять такую гневливость и вспыльчивость потому, что находился в привилегированном положении. Мы жили еще в патриархальных нравах. Мой отец, который во вторую половину жизни имел взгляды очень либеральные, не представлял жизни иначе, чем в патриархальном обществе, где родственные связи играют определенную роль. Когда меня арестовали и делали обыск, то жандармы ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить отца. Жандармы и полиция знали, что отец на «ты» с губернатором, друг генерал-губернатора, имеет связи в Петербурге. Будучи социал-демократом и занимаясь революционной деятельностью, я, в сущности, никогда не вышел окончательно из положения человека, принадлежащего к привилегированному, аристократическому миру. И это и после того, как я сознательно порвал с этим миром. Так создавалось некоторое неравенство с моими товарищами, которые всегда меня чувствовали барином.

 

Из людей, окружавших меня в детстве, особенно запечатлелся мне образ моей няни Анны Ивановны Катаменковой. Русская няня была поразительным явлением старой России. Можно поражаться, как она могла вырасти на почве крепостного права. Моя няня была крепостной моего деда. Она была няня двух поколений Бердяевых, моего отца и моей. Отец относился к ней с огромной любовью и уважением. Она представляла собой классический тип русской няни. Горячая православная вера, необыкновенная доброта и заботливость, чувство достоинства, возвышавшее ее над положением прислуги и превращавшее ее в члена семьи. Няни в России были совсем особым социальным слоем, выходящим из сложившихся социальных классов. Для многих русских бар няня была единственной близкой связью с народом. Моя няня умерла в глубокой старости, когда мне было около четырнадцати лет. Первое мое впечатление связано с ней. Помню, что я с няней иду по аллее сада в родовом имении моего отца, Обухове, на берегу Днепра. Мне было, вероятно, года три или четыре. До этого ничего не могу припомнить. После этого тоже некоторое время ничего не припоминаю. Следующее воспоминание уже связано с нашим домом в Киеве. Родовое имение моего отца было продано, когда я был еще ребенком, и был куплен в Киеве дом с садом. Отец мой всегда имел тенденцию к разорению. Всю жизнь он не мог утешиться, что имение продано, и тосковал по нем. У него было тяготение к деревне. Мать же больше любила город. На этой почве были споры. Я всегда мечтал о деревне и надеялся, что отец купит новое имение, хотя бы более скромное. В воображении часто представлял себе, какой будет усадьба, непременно около леса, столь мною любимого. Но этого не случилось. У моего отца оставалось еще майоратное имение в Польше, пожалованное моему деду за заслуги. В этом майоратном имении, находившемся на самой границе Германии, мы никогда не жили. Оно было в аренде. Я всего раз в жизни, еще юношей, был там проездом из Германии. Никакой связи с этой собственностью не было. Как майорат, это имение нельзя было ни продать, ни заложить, и это спасло от полного разорения. У меня было всегда странное отношение к собственности. Я не только не считал собственность священной, но и никогда не мог освободиться от чувства греховности собственности. Сильное чувство собственности у меня было только на предметы потребления, особенно на книги, на мой письменный стол, на одёжу. Деньги, необходимые для жизни, мне казались дарованными Богом, чтобы я мог отдаться единственно творчеству. При этом у меня была некоторая расчетливость при крайней непрактичности. Если не считать моего детства и юности, то большую часть жизни я испытывал материальную стесненность, а иногда и критическое положение. Мальчиком я обыкновенно проводил лето в великолепном имении моей тети, Ю.Н. Гудим-Левкович. С семьей Гудим-Левковичей, которая представляла один из центров киевского светского общества, мы были очень связаны. Наша семья была невеселая. В доме Гудим-Левковичей бывало много молодежи, веселились. С кузинами я был дружен, особенно с Наташей, с которой у меня сохранились отношения и в Париже, до ее трагической кончины. Это была семья благополучная. В нашей же семье я всегда чувствовал неблагополучие, неприспособленность к жизни, надлом, слишком большую чувствительность. Она уже вышла из крепкого, оформленного быта и менее всего приспособилась к новому буржуазному быту. У отца моего происходил перелом миросозерцания, он все более проникался либеральными взглядами, порывал с традициями и часто вступал в конфликт с окружающим обществом. Надлом в нашу семью внесли отношения между моими родителями и семьей моего брата, который был на пятнадцать лет старше меня. Семья брата имела огромное значение в моей жизни и моей душевной формации. Брат был человек очень одаренный, хотя совсем в другом направлении, чем я, очень добрый, но нервно больной, бесхарактерный и очень несчастный, не сумевший реализовать своих дарований в жизни. У нас образовалась атмосфера, родственная Достоевскому.

§

 

В детстве и юности я знал мир феодально-аристократический высшего стиля. Это связано с польскими родственниками моей матери. Графиня Марья Евстафьевна Браницкая, урожденная княжна Сапега, была кузиной моей матери, муж ее был двоюродным дядей моей матери. Она была близким другом моей матери, и в моем детстве мы часто у них жили. Был даже особенный павильон, предназначенный для нашей семьи. Браницкая была владелицей города Белая Церковь, у нее было 60 000 десятин в Киевской губернии, были дворцы в Варшаве, Париже, Ницце и Риме. Браницкие были родственники царской семьи. Дочь Екатерины II и Потемкина была выдана замуж за гетмана Малороссии Браницкого. На окраине Белой Церкви была Александрия, летний дворец Браницких, с одним из лучших парков не только России, но и Европы. Это был стиль барокко. Белая Церковь и Александрия представляли настоящее феодальное герцогство, с двором, с неисчислимым количеством людей, питавшихся вокруг двора, с огромными конюшнями породистых лошадей, с охотами, на которые съезжалась вся аристократия Юго-Западного края. За обедом давали до пятнадцати утонченных блюд. Осенью мы постоянно жили с матерью в Белой Церкви. У меня был кабриолет с двумя пони, я сам правил и ездил в лес за грибами, сзади сидел кучер в польской ливрее. Кроме того был осел, на котором я ездил по парку. Но я бывал в Белой Церкви и значительно позже, уже студентом и социал-демократом. Я иногда ездил туда на месяц для уединенных занятий и жил в зимнем дворце гетмана Браницкого. Но я никогда не любил этого мира и еще в детстве был в оппозиции. Я всегда чувствовал большое несоответствие между мной и стилем Браницких, хотя графиня Браницкая, светски умная и с большим шармом, была со мной очень мила и тогда, когда я был уже марксистом и приезжал после споров с Луначарским. Но я всегда одевался элегантно, у меня всегда была склонность к франтовству, и я обращал большое внимание на внешность. Я всегда любил сигары и духи, это для меня характерно. Любил я ходить в уединении по чудесному парку Александрии и мечтать об ином мире. В разгар революции усадьба Браницких была разгромлена, дом сожжен. Сама графиня Браницкая, женщина по-своему гуманная, должна была бежать и скоро умерла. Когда я, будучи марксистом, сидел в салоне Браницкой, то не предполагал, что из марксизма могут произойти такие плоды. В Париже, в период изгнания, я встречал дочь Браницкой – княгиню Битет-Раздвил. К феодальному миру, о котором вспоминаю как о чем-то доисторическом, принадлежали также светлейшие князья Лопухины-Демидовы. Княгиня Лопухина-Демидова была кузиной моей матери. Ее муж, товарищ моего отца по кавалергардскому полку, был моим крестным отцом. Ольга Валериановна Лопухина-Демидова была женщина высокого стиля, величественная, гордая, властная, очень красивая. Мой отец был с ней в ссоре. Поэтому в их майоратном имении Корсуне я не бывал. Между Браницкими и Лопухиными-Демидовыми была конкуренция в первенстве. Лопухины-Демидовы имели тенденцию к разорению, и их периодически поддерживала царская семья. С тетей Лопухиной-Демидовой я встречался в Берлине, в эмиграции, незадолго до ее смерти. Она выражала большое презрение к русским правым монархистам, чувствуя в них что-то неаристократическое, плебейское. «Союз русского народа» всегда ведь носил плебейский характер, и его чуждалась аристократия. Моя тетя что-то вязала для императрицы Марии Федоровны, c которой была близка, и в то же время презирала русских монархистов и даже главных деятелей не пускала к себе в дом.

§

 

Я воспитывался в военном учебном заведении, в Киевском кадетском корпусе. Но жил дома и был приходящим, что представляло собой исключение. Чтобы поступить в университет, я должен был держать экзамен на аттестат зрелости экстерном. Я не любил корпуса, не любил военщины, все мне было не мило. Когда я поступил во второй класс кадетского корпуса и попал во время перемены между уроками в толпу товарищей кадетов, я почувствовал себя совершенно несчастным и потерянным. Я никогда не любил общества мальчиков-сверстников и избегал вращаться в их обществе. Лучшие отношения у меня были только с девочками и барышнями. Общество мальчиков мне всегда казалось очень грубым, разговоры низменными и глупыми. Я и сейчас думаю, что нет ничего отвратительнее разговоров мальчиков в их среде. Это источник порчи. Кадеты же мне показались особенно грубыми, неразвитыми, пошлыми. К тому же товарищи иногда насмехались над моими нервными движениями хореического характера, присущими мне с детства. У меня совсем не выработалось товарищеских чувств, и это имело последствие для всей моей жизни. Единственным товарищем моего детства был моряк Н.М., которому мой отец помог окончить образование. Я был очень к нему привязан, и отношения сохранились на всю жизнь. Он стал как бы членом нашей семьи. Впоследствии он стал очень храбрым моряком, совершал экспедиции. Он был вместе со мной в ссылке в Вологде. Но в коллективной атмосфере военного учебного заведения я был резким индивидуалистом, очень отъединенным от других. На меня смотрели как на аристократическое дитя, пажа, будущего гвардейца. Преобладали же армейцы. Но мое расхождение с кадетами и со всей кадетской атмосферой имело более глубокие причины. Во мне необычно рано пробудился интерес к философским проблемам, и я сознал свое философское призвание еще мальчиком. Учился я всегда посредственно и всегда чувствовал себя мало способным учеником. Одно время у меня был домашний репетитор. Однажды он пришел к отцу и сказал, что ему трудно заниматься с таким неспособным учеником. В это время я уже много читал и рано задумывался над смыслом жизни. Но я никогда не мог решить ни одной математической задачи, не мог выучить четырех строк стихотворения, не мог написать страницы диктовки, не сделав ряд ошибок. Если бы я не знал с детства французский и немецкий языки, то, вероятно, с большим трудом овладел бы ими. Но ввиду знания языков, я имел в этом преимущество перед другими кадетами. Я сносно знал теорию математики и потому мог кое-как обернуться, не умея решать задачи. Я недурно писал сочинения, несмотря на неспособность овладеть орфографией. Лучше других предметов я знал историю и естествознание. Программа кадетских корпусов была близка к программе реальных училищ. Большое значение имела математика, и преподавалась в старшем классе даже аналитическая геометрия и элементы высшей математики. Преподавалось естествознание, ботаника, зоология, минералогия, физика и химия, космография. Поступив в университете на естественный факультет, я лучше других студентов ориентировался в естественных науках. Большое значение имели новые языки. Но греческий и латинский я изучал всего два года, готовясь на аттестат зрелости. Преподавание в киевском корпусе было неплохое, среди преподавателей были даже приват-доценты университета. Директор кадетского корпуса генерал А. был человек хороший и ко мне он относился хорошо. Но я не мог принять никакого учебного заведения, не мог принять и университета. Психологически я себе объясняю, почему я всегда был неспособным учеником, несмотря на очень раннее мое умственное развитие и на чтение книг, которых в моем возрасте никто не читал. Когда я держал выпускной экзамен по логике, то я уже прочел «Критику чистого разума» Канта и «Логику» Д.С. Милля. Мои способности обнаруживались лишь тогда, когда умственный процесс шел от меня, когда я был в активном и творческом состоянии, и я не мог обнаружить способностей, когда нужно было пассивное усвоение и запоминание, когда процесс шел извне ко мне. Я, в сущности, никогда не мог ничего пассивно усвоить, просто заучить и запомнить, не мог поставить себя в положение человека, которому задана задача. Поэтому экзамен был для меня невыносимой вещью. Я не могу пассивно отвечать. Мне сейчас же хочется развить собственные мысли. По Закону Божьему я однажды получил на экзамене единицу при двенадцатибалльной системе. Это был случай небывалый в истории кадетского корпуса. Я никогда не мог бы конспектировать ни одной книги. И я, вероятно, срезался бы, если бы мне предложили конспектировать мою собственную книгу. Я очень много читал в течение всей моей жизни и очень разнообразно. Я читаю быстро и легко. С необычайной легкостью ориентируюсь в мире мысли данной книги, сразу же знаю, что к чему относится, в чем смысл книги. Но я читаю активно, а не пассивно, я непрерывно творчески реагирую на книгу и помню хорошо не столько содержание книги, сколько мысли, которые мне пришли в голову по поводу книги. Для меня это очень характерно. Вместе с тем я никогда не мог признать никакого учителя и руководителя занятий. В этом отношении я автодидакт. Во мне не было ничего педагогического. Я понимал жизнь не как воспитание, а как борьбу за свободу. Я сам составлял себе план занятий. Никогда никто не натолкнул меня на занятия философией, это родилось изнутри. Я никогда не мог принадлежать ни к какой школе. Я всю жизнь учился, учусь и сейчас. Но это есть свободное приобщение к мировому знанию, к которому я сам определяю свое отношение. Покупка книг была для меня большим наслаждением. Вспоминаю, как я ходил в большой книжный магазин Оглоблина на Крещатике. Почти каждый день я ходил осматривать новые книги. Любовь к книжным магазинам у меня сохранилась и доныне.

[Гість Дэнa]

Как я говорил уже, я принадлежу к военной семье со стороны отца и воспитывался в военном учебном заведении. И у меня была антипатия к военным и всему военному, я всю жизнь приходил в плохое настроение, когда на улице встречал военного. Я с уважением относился к военным во время войны, но не любил их во время мира. Будучи кадетом, я с завистью смотрел на студентов, потому что они занимались интеллектуальными вопросами, а не маршировкой. Я около шести лет учился строевой службе. Кадетский корпус был единственным местом, где было физическое воспитание и спорт, конечно, того времени. Гимнастика была обязательным предметом, как и танцы. Отвращение к военщине вызывало во мне нелюбовь к физическим упражнениям. Гимнастика казалась мне скучной, и лишь впоследствии, для гигиены, я делал по утрам гимнастику. Танцы я не любил и танцевал плохо. Балы казались мне необыкновенно скучными. Две вещи, не связанные с интеллектуальной жизнью, требующие физической умелости, я делал хорошо: я очень хорошо ездил верхом и хорошо стрелял в цель. Ездить верхом я очень любил. Когда мне было около 9 лет, ко мне приезжал казак, он обучал меня верховой езде, мы ездили за город. Я умел ездить по-казачьи и по-кавалерийски. Быстрая езда карьером была для меня наслаждением. В этом я, наверное, превосходил моих товарищей по кадетскому корпусу. Меня огорчало, что потом наступили времена, когда трудно было ездить верхом. Я также хорошо стрелял в цель, почти без промаха. Думая о физическом труде и тренировке тела, я на опыте подтверждаю для себя глубокое убеждение, что человек есть микрокосм, потенциальная величина, что в нем все заложено. Маленьким мальчиком я очень увлекался ремеслами, я был и столяром, и маляром, и щекатуром. Особенно любил столярное ремесло, даже обучался ему в столярной мастерской и делал какие-то рамки и стулья. И сейчас я с любовью вхожу в столярную мастерскую. Одно время был даже огородником и сажал какие-то овощи. Этим как будто бы исчерпались все мои возможности физического труда, и всю жизнь я был неумелым в этой области. Я был также художником и даже очень увлекался живописью. У меня были довольно большие способности к рисованию и в кадетском корпусе я был одним из первых по рисованию. Я даже кончил рисовальную школу, три года учился. Начал уже писать масляными красками. Настоящего таланта у меня, наверное, не было, были способности. Но как только я сознал свое философское призвание, а его я сознал очень рано, еще мальчиком, я совершенно бросил живопись. Я начал писать романы философского направления. Возвращаюсь к своей реакции на кадетский корпус. Когда я наблюдаю современное поколение молодежи, увлеченное милитаризацией и идеалом военного, то это вызывает во мне особенное раздражение, потому что я получил военное воспитание, испытал на себе военную дисциплину, знаю, что такое значит принадлежать к военному коллективу. Пребывание в кадетском корпусе оказало на меня большое влияние в смысле сильной реакции против военной среды и атмосферы. По характеру своему я принадлежу к людям, которые отрицательно реагируют на окружающую среду и склонны протестовать. Это также форма зависимости. Я всегда разрывал со всякой средой, всегда уходил. У меня очень слабая способность к приспособлению, для меня невозможен никакой конформизм. Эта неприспособленность к окружающему миру – мое основное свойство. Я никому и ничему никогда не мог подчиниться. Это я проверил на опыте всей моей жизни. Еще до кадетского корпуса, совсем маленьким, я надевал белый кавалергардский мундир моего отца, ленты и звезды моего деда. Меня интересовал образ Суворова. Я даже делал план сражения. На этом были совершенно изжиты мои милитаристические наклонности. Некоторая воинственность моего характера целиком перешла в идейную борьбу, в сражения в области мысли. Все военное было для меня нестерпимым, ибо делало человека подчиненной частью коллективного целого. Я даже избегал соблюдать кадетскую форму. Не стриг коротко волос, как полагалось кадетам. Старался избегать встреч с генералами, чтобы не становиться во фронт. Ни с одним товарищем по кадетскому корпусу у меня не возникло никаких отношений. Тут большую роль играла моя скрытность. Затрудняла товарищеские отношения со мной также моя вспыльчивость. Со мной не очень приятно было играть в карты, потому что я мог прийти в настоящее бешенство против моего партнера. Кстати, любовь к карточной игре и притом с азартом я изжил мальчиком и более к этому не возвращался. Любовь к философии, к познанию смысла жизни вытесняла во мне все. В моей природе есть кавалергардские инстинкты, но они были мной задавлены и вытеснены. Преодоление их усложнило мою натуру. О произошедшем во мне перевороте речь впереди. До переворота у меня было много неприятных черт, от которых я освободился. Я был переведен в пажеский корпус и должен был жить в Петербурге у сановного двоюродного брата моего отца. Вместо этого переезда я осуществил свою мечту, вышел из шестого класса кадетского корпуса и начал готовиться на аттестат зрелости для поступления в университет. Вспоминая прошлое, должен сказать, что единственный быт, с которым у меня была какая-то связь, есть все-таки помещичий, патриархальный быт. Я очень любил русскую деревню и тоскую по ней и сейчас.

§