Центр китайской культуры "ДАО ДЭ" - интересные занятия

[Гість Дэнa]

Между тем отец Федор летел в последнем автобусе вдоль

морского берега к Батуму. Под самым боком, со звуком

перелистываемой книги, набегал легкий прибой, ветер ударял по

лицу, и автомобильной сирене отвечало мяуканье шакалов.

В этот же вечер отец Федор отправил в город N жене своей

Катерине Александровне такую телеграмму:

 

ТОВАР НАШЕЛ ВЫШЛИ ДВЕСТИ ТРИДЦАТЬ ТЕЛЕГРАФОМ ПРОДАЙ ЧТО

ХОЧЕШЬ ФЕДЯ

[Гість Дэнa]

Два дня он восторженно слонялся у брунсовой дачи, издали

раскланивался с Мусиком и даже время от времени оглашал

тропические дали криками:

-- Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!

На третий день деньги были получены с отчаянной

телеграммой:

 

ПРОДАЛА ВСЕ ОСТАЛАСЬ БЕЗ ОДНОЙ КОПЕЙКИ ЦЕЛУЮ И ЖДУ

ЕВСТИГНЕЕВ ВСЕ ОБЕДАЕТ КАТЯ

[Гість Дэнa]

Отец Федор пересчитал деньги, истово перекрестился, нанял

фургон и поехал на Зеленый Мыс.

Погода была сумрачная. С турецкой границы ветер нагонял

тучи. Чорох курился. Голубая прослойка в небе все уменьшалась.

Шторм доходил до шести баллов. Было запрещено купаться и

выходить в море на лодках. Гул и гром стояли над Батумом. Шторм

тряс берега.

Достигши дачи инженера Брунса, отец Федор велел

вознице-аджарцу в башлыке подождать и отправился за мебелью.

-- Принес деньги я,-сказал отец Федор,-уступили бы

малость.

-- Мусик,-- застонал инженер,-- я не могу больше!

-- Да нет, я деньги принес,-- заторопился отец Федор,--

двести рублей, как вы говорили.

-- Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья. И пусть

сделает все это поскорее. У меня мигрень.

Цель всей жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре

сам лез в руки. Брильянты сыпались в карманы, как семечки.

Двенадцать стульев один за другим были погружены в фургон.

Они очень походили на воробьяниновские, с тою только разницей,

что обивка их была не ситцевая, в цветочках, а репсовая, синяя

в розовую полосочку.

[Гість Дэнa]

И он, дрожа и спотыкаясь, стал выгружать стулья на

пустынный берег. Равнодушный аджарец получил свою пятерку,

хлестнул по лошадям и уехал. А отец Федор, убедившись, что

вокруг никого нет, стащил стулья с обрыва на небольшой, сухой

еще кусок пляжа и вынул топорик.

Минуту он находился в сомнении, не знал, с какого стула

начать. Потом, словно лунатик, подошел к третьему стулу и

зверски ударил топориком по спинке. Стул опрокинулся, не

повредившись.

-- Ага!-крикнул отец Федор.-Я т-тебе покажу!

И он бросился на стул, как на живую тварь. Вмиг стул был

изрублен в капусту. Отец Федор не слышал ударов топора о

дерево, о репс и о пружины. В могучем реве шторма глохли, как в

войлоке, все посторонние звуки.

[Гість Дэнa]

-- Ага! Ага! Aгa! -- приговаривал отец Федор, рубя сплеча.

Стулья выходили из строя один за другим. Ярость отца

Федора все увеличивалась. Увеличивался и шторм. Иные волны

добирались до самых ног отца Федора.

От Батума до Синопа стоял великий шум. Море бесилось и

срывало свое бешенство на каждом суденышке. Пароход "Ленин",

чадя двумя своими трубами и тяжело оседая на корму, подходил к

Новороссийску. Шторм вертелся в Черном море, выбрасывая

тысячетонные валы на берега Трапезунда, Ялты, Одессы и

Констанцы. За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное

море. За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический

океан. Сердитая вода опоясывала земной шар.

[Гість Дэнa]

А на батумском берегу стоял отец Федор и, обливаясь потом,

разрубал последний стул. Через минуту все было кончено.

Отчаяние охватило отца Федора. Бросив остолбенелый взгляд на

навороченную им гору ножек, спинок и пружин, он отступил. Вода

схватила его за ноги. Он рванулся вперед и, вымокший бросился

на шоссе. Большая волна грянулась о то место, где только что

стоял отец Федор, и, катясь назад, увлекла с собой весь

искалеченный гарнитур генеральши Поповой. Отец Федор уже не

видел этого. Он брел по шоссе, согнувшись и прижимая к груди

мокрый кулак.

Он вошел в Батум, сослепу ничего не видя вокруг. Положение

его было самое ужасное. За пять тысяч километров от дома, с

двадцатью рублями в кармане, доехать в родной город было

положительно невозможно.

Отец Федор миновал турецкий базар, на котором ему

идеальным шепотом советовали купить пудру Кота, шелковые чулки

и необандероленный сухумский табак, потащился к вокзалу и

затерялся в толпе носильщиков.

[Гість Дэнa]

ГЛАВА XXXVIII. ПОД ОБЛАКАМИ

 

 

 

Через три дня после сделки концессионеров с монтером

Мечниковым театр Колумба выехал по железной дороге через

Махачкалу и Баку. Все эти три дня концессионеры не

удовлетворившиеся содержанием вскрытых на Машуке двух стульев,

ждали от Мечникова третьего, последнего из колумбовских

стульев. Но монтер, измученный нарзаном, обратил все двадцать

рублей на покупку простой водки и дошел до такого состояния,

что содержался взаперти в бутафорской.

-- Вот вам и Кислые воды! -- заявил Остап, узнав об

отъезде театра.-- Сучья лапа этот монтер! Имей после этого дело

с теаработниками!

Остап стал гораздо суетливее, чем прежде. Шансы на

отыскание сокровищ увеличились безмерно.

[Гість Дэнa]

- Нужны деньги на поездку во Владикавказ,сказал Остап.--

Оттуда мы поедем в Тифлис на автомобиле по Военно-Грузинской

дороге. Очаровательные виды! Захватывающий пейзаж! Чудный

горный воздух! И в финале всего -- сто пятьдесят тысяч рублей

ноль ноль копеек. Есть смысл продолжать заседание.

Но выехать из Минеральных Вод было не так-то легко.

Воробьянинов оказался бездарным железнодорожным зайцем, и так

как попытки его сесть в поезд оказались безуспешными, то .ему

пришлось выступить около "Цветника" в качестве бывшего

попечителя учебного округа. Это имело весьма малый успех. Два

рубля за двенадцать часов тяжелой и унизительной работы. Сумма,

однако, достаточная для проезда во Владикавказ.

В Беслане Остапа, ехавшего без билета, согнали с поезда, и

великий комбинатор дерзко бежал за поездом версты три, грозя ни

в чем не виновному Ипполиту Матвеевичу кулаком.

После этого Остапу удалось вскочить на ступеньку медленно

подтягивающегося к Кавказскому хребту поезда. С этой позиции

Остап с любопытством взирал на развернувшуюся перед ним

панораму Кавказской горной цепи.

[Дэна]

В отношениях Вронского и Анны нет ни полного раздора, ни согласия. Анна обвиняет Вронского во всех тяготах своего положения; приступы отчаянной ревности мгновенно сменяются нежностью; то и дело вспыхивают ссоры. В сновидениях Анны повторяется один и тот же кошмар: какой-то мужичок наклоняется над нею, приговаривает бессмысленные французские слова и делает с нею что-то страшное. После особенно тяжёлой ссоры Вронский, вопреки желанию Анны, едет навестить мать. В полном смятении Анна видит свои отношения с ним, словно при ярком свете. Она понимает, что ее любовь делается все страстнее и себялюбивее, а Вронский, не утратив любви к ней, все-таки тяготится ею и старается не быть в отношении ее бесчестным. Пытаясь добиться его раскаяния, она едет за ним на вокзал, там вдруг вспоминает о человеке, раздавленном поездом в день их первой встречи, — и тут же понимает, что ей надо сделать. Анна бросается под поезд; последнее ее видение — бормочущий мужичок. После этого «свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

 

Жизнь становится постылой для Вронского; его мучает никому не нужное, но неизгладимое раскаяние. Он уезжает добровольцем на войну с турками в Сербию; Каренин берет к себе его дочь. :lol:

[Гість Дэнa]

Был четвертый час утра. Горные вершины осветились

темно-розовым солнечным светом. Горы не понравились Остапу.

-- Слишком много шику,-- сказал он.-- Дикая красота.

Воображение идиота. Никчемная вещь.

[Гість Дэнa]

У владикавказского вокзала приезжающих ждал большой

открытый автобус Закавтопромторга, и ласковые люди говорили:

-- Кто поедет по Военно-Грузинской дороге, тех в город

везем бесплатно.

-- Куда же вы. Киса?-сказал Остап.-- -Нам в автобус. Пусть

везут нас бесплатно.

Подвезенный автобусом к конторе Закавтопромторга, Остап,

однако, не поспешил записаться на место в машине. Оживленно

беседуя с Ипполитом Матвеевичем, он любовался опоясанной

облаком Столовой горы и, находя, что гора действительно похожа

па стол, быстро удалился.

[Гість Дэнa]

Во Владикавказе пришлось просидеть несколько дней. Но все

попытки достать деньги на проезд по Военно-Грузинской дороге

или совершенно не приносили плодов, или давали средства,

достаточные лишь для дневного пропитания. Попытка взимать с

граждан гривенники не удалась. Кавказский хребет был настолько

высок и виден, что брать за его показ деньги не представлялось

возможным. Его было видно почти отовсюду. Других же красот во

Владикавказе не было. Что же касается Терека, то протекал он

мимо "Трека", за вход в который деньги взимал город без помощи

Остапа. Сбор подаяний, произведенный Ипполитом Матвеевичем,

принес за два дня тринадцать копеек.

[Гість Дэнa]

-- Довольно,-- сказал Остап,-- выход один: идти в Тифлис

пешком. В пять дней мы пройдем двести верст. Ничего, папаша,

очаровательные горные виды, свежи" воздух!.. Нужны деньги на

хлеб и любительскую колбасу. Можете прибавить к своему

лексикону несколько итальянских фраз, это уж как хотите, но к

вечеру вы должны насбирать не меньше двух рублей! Обедать

сегодня не придется, дорогой товарищ. Увы! Плохие шансы...

Спозаранку концессионеры перешли мостик через Терек,

обошли казармы и углубились в зеленую долину, по которой шла

Военно-Грузинская дорога.

-- Нам повезло, Киса,-- сказал Остап,-- ночью шел дождь, и

нам не придется глотать пыль. Вдыхайте, предводитель, чистый

воздух. Пойте. Вспоминайте кавказские стихи. Ведите себя как

полагается!..

[Гість Дэнa]

Но Ипполит Матвеевич не пел и не вспоминал стихов. Дорога

шла на подъем. Ночи, проведенные под открытым небом, напоминали

о себе колотьем в боку, тяжестью в ногах, а любительская

колбаса -- постоянной и мучительной изжогой. Он шел,

склонившись набок, держа в руке пятифунтовый хлеб, завернутый

во владикавказскую газету, и чуть волоча левую ногу.

Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по

красивейшей в мире дороге. Ипполиту Матвеевичу было все равно.

Он не смотрел по сторонам, как Остап. Он решительно не замечал

Терека, который начинал уже погромыхивать на дне долины. И

только сияющие под солнцем ледяные вершины что-то смутно ему

напоминали: не то блеск брильянтов, не то лучшие глазетовые

гробы мастера Безенчука.

[Гість Дэнa]

После Балты дорога вошла в ущелье и двинулась узким

карнизом, высеченным в темных отвесных скалах. Спираль дороги

завивалась кверху, и вечером концессионеры очутились на станции

Ларе, в тысяче метров над уровнем моря.

Переночевали в бедном духане бесплатно и даже получили по

стакану молока, прельстив хозяина и его гостей карточными

фокусами.

Утро было так прелестно, что даже Ипполит Матвеевич,

спрыснутый горным воздухом, зашагал бодрее вчерашнего. За

станцией Ларе сейчас же встала грандиозная стена Бокового

хребта. Долина Терека замкнулась тут узкими теснинами. Пейзаж

становился все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее.

Там, где скалы так сдавили течение Терека, что пролет моста

равен всего десяти саженям, концессионеры увидели столько

надписей на скалистых стенках ущелья, что Остап, забыв о

величественности Дарьяльского ущелья, закричал, стараясь

перебороть грохот и стоны Терека:

-- Великие люди! Обратите внимание, предводитель. Видите?

Чуть повыше облака и несколько ниже орла! Надпись: "Коля и

Мика, июль 1914 г.". Незабываемое зрелище! Обратите внимание на

художественность исполнения! Каждая буква величиною в метр и

нарисована масляной краской! Где вы сейчас, Коля и Мика?

[Гість Дэнa]

-- Киса,-- продолжал Остап,-- давайте и мы увековечимся.

Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу

сейчас и напишу: "Киса и Ося здесь были".

И Остап, недолго думая, сложил на парапет, ограждавший

шоссе от кипучей бездны Терека, запасы любительской колбасы и

стал подниматься на скалу.

Ипполит Матвеевич сначала следил за подъемом великого

комбинатора, но потом рассеялся и, обернувшись, принялся

разглядывать фундамент замка Тамары, сохранившийся на скале,

похожей на лошадиный зуб.

В это время, в двух верстах от концессионеров, со стороны

Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец Федор. Он шел мерным

солдатским шагом, глядя вперед себя твердыми алмазными глазами

и опираясь на высокую клюку с загнутым концом.

На последние деньги отец Федор доехал до Тифлиса и теперь

шагал на родину пешком, питаясь доброхотными даяниями. При

переходе через Крестовый перевал (2345 метров над уровнем моря)

его укусил орел. Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкой

и пошел дальше.

[Дэна]

После родов Кити, ставших глубоким духовным потрясением для Левина, семья возвращается в деревню. Левин находится в мучительном разладе с самим собою — оттого, что после смерти брата и рождения сына не может разрешить для себя самые важные вопросы: смысла жизни, смысла смерти. Он чувствует, что близок к самоубийству, и боится ходить с ружьём, чтобы не застрелиться. Но вместе с тем Левин замечает: когда он не спрашивает себя, для чего живёт, — он ощущает в своей душе присутствие непогрешимого судьи, и жизнь его становится твёрдой и определённой. Наконец он понимает, что знание законов добра, данное лично ему, Левину, в евангельском Откровении, невозможно объять разумом и выразить словами. Теперь он чувствует себя способным вложить несомненный смысл добра в каждую минуту своей жизни.

[Гість Дэнa]

Обожаю Толстого, но цельный, последовательный человек не выхватывает повествование наобум лазаря, а начинает с начала , с автора, заголовка, содержания...

 

Ну да у каждого свои странности. А мы подходим к завершению гениального произведения Ильфа и Петрова "12 стульев".

 

 

продолжение:

 

 

 

 

Он шел, запутавшись в облаках, и бормотал:

-- Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены!

Расстояние между врагами сокращалось. Поворотив за острый

выступ, отец Федор налетел на старика в золотом пенсне.

Ущелье раскололось в глазах отца Федора, Терек прекратил

свой тысячелетний крик.

Отец Федор узнал Воробьянинова. После страшной неудачи в

Батуме, после того как все надежды рухнули, новая возможность

заполучить богатство повлияла на отца Федора необыкновенным

образом.

Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык и, сжимая

пальцы, закричал охрипшим голосом:

-- Куда девал сокровища убиенной тобой тещи? Ипполит

Матвеевич, ничего подобного не ждавший, молчал, выкатив глаза

так, что они почти соприкасались со стеклами пенсне.

-- Говори!-приказывал отец Федор.-Покайся, грешник!

[Дэна]

В московском доме Облонских, где «всё смешалось» в конце зимы 1873 г., ждут сестру хозяина, Анну Аркадьевну Каренину. Причиной семейного разлада явилось то, что князь Степан Аркадьевич Облонский уличён своей женою в измене с гувернанткой. Тридцатичетырехлетний Стива Облонский искренне жалеет жену Долли, но, будучи человеком правдивым, не уверяет себя, будто раскаивается в содеянном. Жизнелюбивый, добрый и беспечный Стива давно уже не влюблён в свою жену, мать пятерых живых и двух умерших детей, и давно ей неверен.

 

Стива совершенно равнодушен к делу, которым занимается, служа начальником в одном из московских присутствий, и это позволяет ему никогда не увлекаться, не делать ошибок и прекрасно исполнять свои обязанности. Дружелюбный, снисходительный к человеческим недостаткам, обаятельный Стива пользуется расположением людей своего круга, подчинённых, начальников и вообще всех, с кем сводит его жизнь. Долги и семейные неурядицы огорчают его, но не могут испортить настроения настолько, чтобы заставить отказаться от обеда в хорошем ресторане. Обедает он с приехавшим из деревни Константином Дмитриевичем Левиным, своим ровесником и другом молодости.

[Гість Дэнa]

Воробьянинов почувствовал, что теряет дыхание. Тут отец

Федор, уже торжествовавший победу, увидел прыгавшего по скале

Бендера. Технический директор спускался вниз, крича во все

горло:

Дробясь о мрачные скалы, Кипят и пенятся валы...

Великий испуг поразил сердце отца Федора. Он машинально

продолжал держать предводителя за горло, но колени у него

затряслись.

-- А, вот это кто?!-дружелюбно закричал Остап.--

Конкурирующая организация!

Отец Федор не стал медлить. Повинуясь благодетельному

инстинкту, он схватил концессионную колбасу и хлеб и побежал

прочь.

-- Бейте его, товарищ Бендер!-кричал с земли отдышавшийся

Ипполит Матвеевич.

-- Лови его! Держи! Остап засвистал и заулюлюкал.

-- Тю-у-y! -- кричал он, пускаясь вдогонку.-- Битва при

пирамидах, или Бендер на охоте! Куда же вы бежите, клиент? Могу

вам предложить хорошо выпотрошенный стул!

[Гість Дэнa]

Отец Федор не выдержал муки преследования и полез на

совершенно отвесную скалу. Его толкало вверх сердце,

поднимавшееся к самому горлу, и особенный, известный только

одним трусам зуд в пятках. Ноги сами отрывались от гранита и

несли своего повелителя вверх.

-- У-у-у! -- кричал Остап снизу.-- Держи его!

-- Он унес наши припасы!-завопил Ипполит Матвеевич,

подбегая к Остапу.

-- Стой! -- загремел Остап.-- Стой, тебе говорю! Но это

придало только новые силы изнемогшему было отцу Федору. Он

взвился и в несколько скачков очутился сажен на десять выше

самой высокой надписи.

-- Отдай колбасу! -- взывал Остап.-- Отдай колбасу, дурак!

Я все прощу!

Отец Федор уже ничего не слышал. Он очутился на ровной

площадке, забраться на которую не удавалось до сих под ни

одному человеку. Отцом Федором овладел тоскливый ужас. Он

понял, что слезть вниз ему никак не удастся. Скала опускалась

на шоссе перпендикулярно, и об обратном спуске нечего было и

думать. Он посмотрел вниз. Там бесновался Остап, и на дне

ущелья поблескивало золотое пенсне предводителя.

-- Я отдам колбасу! -- закричал отец Федор.-- Снимите

меня!

В ответ грохотал Терек и из замка Тамары неслись страстные

крики. Там жили совы.

[Дэна]

Анна Каренина

 

Краткое содержание романа.

Читается за 15–20 мин.

Оригинал — за 28−29 ч.

 

В московском доме Облонских, где «всё смешалось» в конце зимы 1873 г., ждут сестру хозяина, Анну Аркадьевну Каренину. Причиной семейного разлада явилось то, что князь Степан Аркадьевич Облонский уличён своей женою в измене с гувернанткой. Тридцатичетырехлетний Стива Облонский искренне жалеет жену Долли, но, будучи человеком правдивым, не уверяет себя, будто раскаивается в содеянном. Жизнелюбивый, добрый и беспечный Стива давно уже не влюблён в свою жену, мать пятерых живых и двух умерших детей, и давно ей неверен.

 

Стива совершенно равнодушен к делу, которым занимается, служа начальником в одном из московских присутствий, и это позволяет ему никогда не увлекаться, не делать ошибок и прекрасно исполнять свои обязанности. Дружелюбный, снисходительный к человеческим недостаткам, обаятельный Стива пользуется расположением людей своего круга, подчинённых, начальников и вообще всех, с кем сводит его жизнь. Долги и семейные неурядицы огорчают его, но не могут испортить настроения настолько, чтобы заставить отказаться от обеда в хорошем ресторане. Обедает он с приехавшим из деревни Константином Дмитриевичем Левиным, своим ровесником и другом молодости.

 

Левин приехал для того, чтобы сделать предложение восемнадцатилетней княжне Кити Щербацкой, свояченице Облонского, в которую давно влюблён. Левин уверен, что такая, превыше всего земного находящаяся девушка, как Кити, не может любить его, обыкновенного помещика, без особенных, как он полагает, дарований. Вдобавок Облонский сообщает ему, что у него, по всей видимости, появился соперник — блестящий представитель петербургской «золотой молодёжи», граф Алексей Кириллович Вронский.

 

Кити знает о любви Левина и чувствует себя с ним легко и свободно; со Вронским же она испытывает непонятную неловкость. Но ей трудно разобраться в собственных чувствах, она не знает, кому отдать предпочтение. Кити не подозревает о том, что Вронский вовсе не намерен на ней жениться, и мечты о счастливом будущем с ним заставляют ее отказать Левину. Встречая приехавшую из Петербурга мать, Вронский видит на вокзале Анну Аркадьевну Каренину. Он сразу замечает особенную выразительность всего облика Анны: «Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке». Встреча омрачается печальным обстоятельством: гибелью вокзального сторожа под колёсами поезда, которую Анна считает дурным предзнаменованием.

 

Анне удаётся уговорить Долли простить мужа; в доме Облонских устанавливается хрупкий мир, и Анна едет на бал вместе с Облонскими и Щербацкими. На балу Кити любуется естественностью и изяществом Анны, восхищается тем особенным, поэтическим внутренним миром, который является в каждом ее движении. Кити многого ждёт от этого бала: она уверена, что во время мазурки Вронский объяснится с нею. Неожиданно она замечает, как Вронский беседует с Анной: в каждом их взгляде чувствуется неодолимая тяга друг к другу, каждое слово решает их судьбу. Кити уезжает в отчаянии. Анна Каренина возвращается домой, в Петербург; Вронский следует за нею.

 

Себя одного виня в неудаче сватовства, Левин возвращается в деревню. Перед отъездом он встречается со старшим братом Николаем, живущим в дешёвых номерах с женщиной, которую взял из публичного дома. Левин любит брата, несмотря на его неудержимый характер, доставляющий множество неприятностей и ему самому, и окружающим. Тяжело больной, одинокий, пьющий, Николай Левин увлечён коммунистической идеей и организацией какой-то слесарной артели; это спасает его от презрения к самому себе. Свидание с братом усугубляет стыд и недовольство собою, которое испытывает после сватовства Константин Дмитриевич. Он успокаивается только в родовом своём поместье Покровском, решив ещё больше работать и не позволять себе роскоши — которой, впрочем, и прежде не было в его жизни.

 

Привычная петербургская жизнь, к которой возвращается Анна, вызывает у неё разочарование. Она никогда не была влюблена в мужа, бывшего много старше ее, и испытывала к нему только уважение. Теперь же его общество становится для неё тягостно, она замечает малейшие его недостатки: слишком большие уши, привычку трещать пальцами. Не спасает ее и любовь к восьмилетнему сыну Сереже. Анна пытается вернуть себе душевное равновесие, но это ей не удаётся — главным образом потому, что Алексей Вронский всячески добивается ее расположения. Вронский влюблён в Анну, и любовь его усиливается оттого, что роман с дамой большого света делает его положение ещё более блестящим. Несмотря на то что вся его внутренняя жизнь наполнена страстью к Анне, внешне Вронский ведёт обычную, весёлую и приятную жизнь гвардейского офицера: с Оперой, французским театром, балами, скачками и прочими удовольствиями. Но их отношения с Анной слишком отличаются в глазах окружающих от необременительного светского флирта; сильная страсть вызывает всеобщее осуждение. Алексей Александрович Каренин замечает отношение света к роману своей жены с графом Вронским и высказывает Анне своё недовольство. Будучи высокопоставленным чиновником, «всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от неё». Теперь он чувствует себя в положении человека, стоящего над пучиной.

 

Попытки Каренина остановить неудержимое стремление жены к Вронскому, попытки самой Анны сдержать себя оказываются безуспешны. Через год после первой встречи она становится любовницей Вронского — понимая, что теперь они связаны навсегда, как преступники. Вронский тяготится неопределённостью отношений, уговаривает Анну оставить мужа и соединить свою жизнь с ним. Но Анна не может решиться на разрыв с Карениным, и даже то, что она ждёт ребёнка от Вронского, не придаёт ей решимости.

 

Во время скачек, на которых присутствует весь высший свет, Вронский падает со своей лошади Фру-Фру. Не зная, насколько серьёзно падение, Анна так неприкрыто выражает своё отчаяние, что Каренин вынужден немедленно увезти ее. Она объявляет мужу о своей неверности, об отвращении к нему. Это известие производит на Алексея Александровича впечатление выдернутого больного зуба: он избавляется наконец от страданий ревности и уезжает в Петербург, оставив жену на даче в ожидании его решения. Но, перебрав все возможные варианты будущего — дуэль с Вронским, развод, — Каренин решает оставить все без изменений, наказав и унизив Анну требованием соблюдать лживую видимость семейной жизни под угрозой разлуки с сыном. Приняв это решение, Алексей Александрович обретает достаточно спокойствия, чтобы с присущим ему упорным честолюбием отдаться размышлениям о делах службы. Решение мужа вызывает у Анны взрыв ненависти к нему. Она считает его бездушной машиной, не думающей о том, что у неё есть душа и потребность любви. Анна понимает, что загнана в угол, потому что не в силах променять своё нынешнее положение на положение любовницы, бросившей мужа и сына и заслуживающей всеобщего презрения.

 

Сохраняющаяся неопределённость отношений мучительна и для Вронского, в глубине души любящего порядок и имеющего незыблемый свод правил поведения. Он впервые в жизни не знает, как вести себя дальше, как привести свою любовь к Анне в согласие с житейскими правилами. В случае соединения с нею он вынужден будет выйти в отставку, и это тоже непросто для него: Вронский любит полковую жизнь, пользуется уважением товарищей; к тому же он честолюбив.

 

Жизнь троих людей опутана паутиной лжи. Жалость к мужу чередуется у Анны с отвращением; она не может не встречаться с Вронским, как того требует Алексей Александрович. Наконец наступают роды, во время которых Анна едва не умирает. Лёжа в родильной горячке, она просит прощения у Алексея Александровича, и у ее постели он испытывает жалость к жене, умилённое сострадание и духовную радость. Вронский же, которого Анна в беспамятстве отвергает, переживает жгучий стыд и унижение. Он пытается застрелиться, но его спасают.

 

Анна не умирает и, когда проходит душевное размягчение, вызванное близостью смерти, вновь начинает тяготиться мужем. Ни его порядочность и великодушие, ни трогательная забота о новорождённой девочке не избавляют ее от раздражения; она ненавидит Каренина даже за его добродетели. Через месяц после выздоровления Анна уезжает за границу с вышедшим в отставку Вронским и дочерью.

 

Живя в деревне, Левин занимается поместьем, читает, пишет книгу о сельском хозяйстве и предпринимает различные хозяйственные переустройства, не находящие одобрения у мужиков. Деревня для Левина — «место жизни, то есть радостей, страданий, труда». Мужики уважают его, за сорок вёрст ходят к нему советоваться — и его же норовят обмануть ради собственной выгоды. В отношении Левина к народу нет нарочитости: он считает себя частью народа, все его интересы связаны с крестьянами. Он восхищается силой, кротостью, справедливостью крестьян и раздражается от их беспечности, неряшливости, пьянства, лжи. В спорах с приехавшим в гости единоутробным братом Сергеем Ивановичем Кознышевым Левин доказывает, что земская деятельность не приносит пользы крестьянам, потому что не основывается ни на знании их истинных потребностей, ни на личном интересе помещиков.

 

Левин чувствует своё слияние с природой; он слышит даже рост весенней травы. Летом он косит вместе с мужиками, ощущая радость простого труда. Несмотря на все это, он считает свою жизнь праздной и мечтает переменить ее на трудовую, чистую и общую жизнь. В его душе постоянно совершаются неуловимые перемены, и Левин прислушивается к ним. Одно время ему кажется, что он обрёл спокойствие и забыл свои мечты о семейном счастье. Но эта иллюзия рассыпается в прах, когда он узнает о тяжёлой болезни Кити, а потом видит ее саму, едущую к сестре в деревню. Казавшееся мёртвым чувство вновь овладевает его сердцем, и только в любви он видит возможность разгадать великую загадку жизни.

 

В Москве, на обеде у Облонских, Левин встречается с Кити и понимает, что она любит его. В состоянии высшего душевного подъёма он делает Кити предложение и получает согласие. Сразу после венчания молодые уезжают в деревню.

 

Вронский с Анной путешествуют по Италии. Сначала Анна чувствует себя счастливою и полною радости жизни. Даже сознание того, что она разлучена с сыном, утратила своё честное имя и стала причиной несчастья мужа, не омрачает ее счастья. Вронский любовно-почтителен с нею, он все делает для того, чтобы она не тяготилась своим положением. Но сам он, несмотря на любовь к Анне, испытывает тоску и хватается за все, что может придать его жизни значительность. Он начинает заниматься живописью, но, имея достаточно вкуса, он знает свою посредственность и вскоре разочаровывается в этом занятии.

 

По возвращении в Петербург Анна отчётливо ощущает свою отверженность: ее не хотят принимать, знакомые избегают встреч с нею. Оскорбления света отравляют и жизнь Вронского, но, занятая своими переживаниями, Анна не хочет этого замечать. В день рождения Сережи она тайно едет к нему и, увидев наконец сына, почувствовав его любовь к себе, понимает, что не может быть счастлива в разлуке с ним. В отчаянии, в раздражении она упрекает Вронского в том, что он разлюбил ее; ему стоит больших усилий ее успокоить, после чего они уезжают в деревню.

 

Первое время супружеской жизни оказывается тяжело для Кити и Левина: они с трудом привыкают друг к другу, очарования сменяются разочарованиями, ссоры — примирениями. Семейная жизнь представляется Левину лодочкой: на скольжение по воде смотреть приятно, но править очень трудно. Неожиданно Левин получает известие о том, что брат Николай находится при смерти в губернском городе. Он немедленно собирается к нему; несмотря на его протесты, Кити решает ехать с ним. Увидев брата, испытав мучительную жалость к нему, Левин все-таки не может избавиться от страха и гадливости, которые вызывает в нем близость смерти. Он потрясён тем, что Кити совсем не боится умирающего и знает, как надо вести себя с ним. Левин чувствует, что только любовь жены спасает в эти дни от ужаса и его самого.

 

Во время беременности Кити, о которой Левин узнает в день смерти брата, семья продолжает жить в Покровском, куда на лето съезжаются родные и друзья. Левин дорожит душевной близостью, установившейся у него с женою, и мучается ревностью, боясь утратить эту близость.

 

Долли Облонская, гостящая у сестры, решает навестить Анну Каренину, которая живёт с Вронским в его имении, неподалёку от Покровского. Долли поражена переменами, произошедшими в Карениной, она чувствует фальшь ее нынешнего образа жизни, особенно заметную в сравнении с прежней живостью и естественностью. Анна развлекает гостей, пытается заниматься дочерью, чтением, устройством деревенской больницы. Но главная ее забота состоит в том, чтобы собою заменить Вронскому все, что он ради неё оставил. Их отношения становятся все более напряжёнными, Анна ревнует ко всему, чем он увлекается, даже к земской деятельности, которою Вронский занимается главным образом для того, чтобы не терять своей независимости. Осенью они перебираются в Москву, ожидая решения Каренина о разводе. Но, оскорблённый в лучших своих чувствах, отвергнутый женою, оказавшийся в одиночестве, Алексей Александрович подпадает под влияние известной спиритки, княгини Мягкой, которая уговаривает его из религиозных соображений не давать преступной жене развода.

 

В отношениях Вронского и Анны нет ни полного раздора, ни согласия. Анна обвиняет Вронского во всех тяготах своего положения; приступы отчаянной ревности мгновенно сменяются нежностью; то и дело вспыхивают ссоры. В сновидениях Анны повторяется один и тот же кошмар: какой-то мужичок наклоняется над нею, приговаривает бессмысленные французские слова и делает с нею что-то страшное. После особенно тяжёлой ссоры Вронский, вопреки желанию Анны, едет навестить мать. В полном смятении Анна видит свои отношения с ним, словно при ярком свете. Она понимает, что ее любовь делается все страстнее и себялюбивее, а Вронский, не утратив любви к ней, все-таки тяготится ею и старается не быть в отношении ее бесчестным. Пытаясь добиться его раскаяния, она едет за ним на вокзал, там вдруг вспоминает о человеке, раздавленном поездом в день их первой встречи, — и тут же понимает, что ей надо сделать. Анна бросается под поезд; последнее ее видение — бормочущий мужичок. После этого «свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

 

Жизнь становится постылой для Вронского; его мучает никому не нужное, но неизгладимое раскаяние. Он уезжает добровольцем на войну с турками в Сербию; Каренин берет к себе его дочь.

 

После родов Кити, ставших глубоким духовным потрясением для Левина, семья возвращается в деревню. Левин находится в мучительном разладе с самим собою — оттого, что после смерти брата и рождения сына не может разрешить для себя самые важные вопросы: смысла жизни, смысла смерти. Он чувствует, что близок к самоубийству, и боится ходить с ружьём, чтобы не застрелиться. Но вместе с тем Левин замечает: когда он не спрашивает себя, для чего живёт, — он ощущает в своей душе присутствие непогрешимого судьи, и жизнь его становится твёрдой и определённой. Наконец он понимает, что знание законов добра, данное лично ему, Левину, в евангельском Откровении, невозможно объять разумом и выразить словами. Теперь он чувствует себя способным вложить несомненный смысл добра в каждую минуту своей жизни. Пересказала Т. А. Сотникова

Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XIX века / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1996. — 832 с.

[Гість Дэнa]

-- Сними-ите меня! -- жалобно кричал отец Федор. Он видел

все маневры концессионеров. Они бегали под скалой и, судя по

жестам, мерзко сквернословили.

Через час легший на живот и спустивший голову вниз отец

Федор увидел, что Бендер и Воробьянинов уходят в сторону

Крестового перевала.

Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в адском гуле

под самым облаком дрожал и плакал отец Федор. Ему уже не нужны

были земные сокровища. Он хотел только одного: вниз, на землю.

Ночью он ревел так, что временами заглушал Терек, а утром

подкрепился любительской колбасой с хлебом и сатанински хохотал

над пробегавшими внизу автомобилями. Остаток дня он провел в

созерцании гор и небесного светила-- солнца. А следующей ночью

он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего

замка и кокетливо сказала:

-- Соседями будем.

-- Матушка! -- с чувством сказал отец Федор.-- Не корысти

ради...

-- Знаю, знаю,-- заметила царица,-- а токмо волею

пославшей тя жены.

-- Откуда-ж вы знаете?-удивился отец Федор.

-- Да уж знаю. Заходили бы, сосед. В шестьдесят шесть

поиграем! А?

Она засмеялась и улетела, пуская в ночное небо шутихи.

[Гість Дэнa]

На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. Он

почему-то склонял их к лютеранству.

-- Птицы,-- говорил он им звучным голосом,-- покайтесь в

своих грехах публично!

На четвертый день его показывали уже снизу экскурсантам.

-- Направо-замок Тамары,-говорили опытные проводники,-- а

налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал, тоже

неизвестно.

-- И дикий же народ! -- удивлялись экскурсанты.Дети гор!

Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. Самый смелый

из них украл остаток любительской колбасы и взмахом крыла

сбросил в пенящийся Терек фунта полтора хлеба.

Отец Федор погрозил орлу пальцем и, лучезарно улыбаясь,

прошептал:

Птичка божия не знает Ни заботы, як труда, Хлопотливо не

свивает Долговечного гнезда.

Орел покосился на отца Федора, закричал "ку-куре-ку" и

улетел.

-- Ах, орлуша, орлуша, большая ты стерва! Через десять

дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим

обозом и принадлежностями и сняла отца Федора.

Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишенным

приятности голосом:

И будешь ты царицей ми-и-и-и-рра, Подр-р-руга вe-е-чная

моя!

И суровый Кавказ многократно повторил слова М. Ю.

Лермонтова и музыку А. Рубинштейна.

-- Не корысти ради,-- сказал отец Федор брандмейстеру,-- а

токмо...

Хохочущего священника на пожарной лестнице увезли в

психиатрическую лечебницу.

[Гість Дэнa]

ГЛАВА XXXIX. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

 

 

 

-- Как вы думаете, предводитель,--спросил Остап, когда

концессионеры подходили к селению Сиони,чем можно заработать в

этой чахлой местности, находящейся на двухверстной высоте?

Ипполит Матвеевич молчал. Единственное занятие, которым он мог

бы снискать себе жизненные средства, было нищенство, но здесь,

на горных спиралях и карнизах, просить было не у кого.

Впрочем, и здесь существовало нищенство, но нищенство

совершенно особое-альпийское: к каждому проходившему мимо

селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и

исполняли перед движущейся аудиторией несколько па наурской

лезгинки; после этого дети бежали за машиной, крича:

-- Давай денги! Денги давай!

Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Крестовому

перевалу.

-- -- Святое дело,-- сказал Остап,-- капитальные затраты

не требуются, доходы не велики, но в нашем положении ценны.

К двум часам второго дня пути Ипполит Матвеевич, под

наблюдением великого комбинатора, исполнил перед летучими

пассажирами свой первый танец. Танец этот был похож на мазурку,

но пассажиры, пресыщенные дикими красотами Кавказа, сочли его

за лезгинку и вознаградили тремя пятаками. Перед следующей

машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во

Владикавказ, плясал и скакал сам технический директор.

-- Давай деньги! Деньги давай! -- закричал он сердито.

Смеющиеся пассажиры щедро вознаградили его прыжки. Остап

собрал в дорожной пыли тридцать копеек. Но тут сионские дети

осыпали конкурентов каменным градом. Спасаясь от обстрела,

путники скорым шагом направились в ближний аул, где истратили

заработанные деньги на сыр и чуреки.

В этих занятиях концессионеры проводили свои дни. Ночевали

они в горских саклях. На четвертый день они спустились по

зигзагам шоссе в Кайшаурскую долину. Тут было жаркое солнце, и

кости компаньонов, порядком промерзшие на Крестовом перевале,

быстро отогрелись.

Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала сменились зеленью

и домовитостью глубочайшей долины. Путники шли над Арагвой,

спускались в долину, населенную людьми и изобилующую домашним

скотом и пищей. Здесь можно было выпросить кое-что, что-то

заработать или просто украсть. Это было Закавказье.

Повеселевшие концессионеры пошли быстрее. В Пассанауре, в

жарком богатом селении с двумя гостиницами и несколькими

духанами, друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив

гостиницы "Франция" с садом и двумя медвежатами на цепи. Они

наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслуженным отдыхом.

Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомобильных

сирен, шорохом новых покрышек по кремневому шоссе и радостными

возгласами. Друзья выглянули. К "Франции" подкатили цугом три

однотипных новеньких автомобиля. Автомобили бесшумно

остановились. Из первой машины выпрыгнул Персицкий. За ним

вышел "Суд и быт", расправляя запыленные волосы. Потом из всех

машин повалили члены автомобильного клуба газеты "Станок".

-- Привал!-закричал Персицкий.-Хозяин! Пятнадцать

шашлыков!

Во "Франции" заходили сонные фигуры и раздались крики

барана, которого волокли за ноги на кухню.

[Гість Дэнa]

-- Вы не узнаете этого молодого человека? -- спросил

Остап.-- Это репортер со "Скрябина", один из критиков нашего

транспаранта. С каким, однако, шиком они приехали! Что это

значит?

Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим

образом раскланялся с Персицким.

-- Бонжур! -- сказал репортер.-- Где это я вас видел,

дорогой товарищ? А-а-а! Припоминаю. Художник со "Скрябина"! Не

так ли?

Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился.

-- Позвольте, позвольте,-- продолжал Персицкий, обладавший

цепкой памятью репортера.-Не на вас ли это в Москве, на

Свердловской площади, налетела извозчичья лошадь?

-- Как же, как же! И еще, по вашему меткому выражению, я

якобы отделался легким испугом.

-- А вы тут как, по художественной части орудуете?

-- Нет, я с экскурсионными целями.

-- Пешком?

-- Пешком. Специалисты утверждают, что путешествие по

Военно-Грузинской дороге на автомобиле просто глупость.

[Гість Дэнa]

-- Не всегда глупость, дорогой мой, не всегда! Вот мы,

например, едем не так-то уж глупо. Машинки, как видите, свои,

подчеркиваю--свои, коллективные. Прямое сообщение

Москва-Тифлис. Бензину уходит на грош. Удобство и быстрота

передвижения. Мягкие рессоры. Европа!

-- Откуда у вас все это?--завистливо спросил Остап.-- Сто

тысяч выиграли?

-- Сто не сто, а пятьдесят выиграли.

-- В девятку?

-- На облигацию, принадлежавшую автомобильному клубу.

-- Да,-- сказал Остап,-и на эти деньги вы купили

автомобили?

-- Как видите!

-- Так-с. Может быть, вам нужен старшой? Я знаю одного

молодого человека. Непьющий.

-- Какой старшой?

-- Ну, такой... Общее руководство, деловые советы,

наглядное обучение по комплексному методу... А?

-- Я вас понимаю. Нет, не нужен.

-- Не нужен?

-- Нет. К сожалению. И художник также не нужен.

-- В таком случае дайте десять рублей.

-- Авдотьин,-сказал Персицкий.-Будь добр, выдай этому

гражданину за мой счет три рубля. Расписки не надо. Это лицо не

подотчетное.

-- Этого крайне мало,--заметил Остап,-но я принимаю. Я

понимаю всю затрудительность вашего положения. Конечно, если бы

вы выиграли сто тысяч, то, вероятно, заняли бы мне целую

пятерку. Но ведь вы выиграли всего-навсего пятьдесят тысяч

рублей ноль ноль копеек. Во всяком случае-благодарю!

[Гість Дэнa]

Бендер учтиво снял шляпу. Персицкий учтиво снял шляпу.

Бендер прелюбезно поклонился. Персицкий ответил любезнейшим

поклоном. Бендер приветственно помахал рукой. Персицкий, сидя у

руля, сделал ручкой. Но Персицкий уехал в прекрасном автомобиле

к сияющим далям, в обществе веселых друзей, а великий

комбинатор остался на пыльной дороге с дураком компаньоном.

-- Видали вы этот блеск?-спросил Остап Ипполита

Матвеевича.

-- Закавтопромторг или частное общество "Мотор"?-деловито

осведомился Воробьянинов, который за несколько дней пути

отлично познакомился со всеми видами автотранспорта на

дороге,-- Я хотел было подойти к ним потанцевать.

-- Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. Какой же это

Закавтопромторг? Эти люди, слышите, Киса, вы-и-гра-ли пятьдесят

тысяч рублей! Вы сами видите, Кисуля, как они веселы и сколько

они накупили всякой механической дряни! Когда мы получим наши

деньги, мы истратим их гораздо рациональнее. Не правда ли?

И друзья, мечтая о том, что они купят, когда станут

богачами, вышли из Пассанаура. Ипполит Матвеевич живо воображал

себе покупку новых носков и отъезд за границу. Мечты Остапа

были обширнее. Его проекты были грандиозны: не то заграждение

Голубого Нила плотиной, не то открытие игорного особняка в Риге

с филиалами во всех лимитрофах.

На третий день перед обедом, миновав скучные и пыльные

места: Ананур, Душет и Цилканы, путники подошли к

Мцхету-древней столице Грузии. Здесь Кура поворачивала к

Тифлису.

[Гість Дэнa]

Вечером путники миновали ЗАГЭС -- Земо-Авчальскую

гидроэлектростанцию. Стекло, вода и электричество сверкали

различными огнями. Все это отражалось и дрожало в быстро

бегущей Куре.

Здесь концессионеры свели дружбу с крестьянином, который

привез их на арбе в Тифлис к одиннадцати часам вечера, в тот

самый час, когда вечерняя свежесть вызывает на улицу

истомившихся после душного дня жителей грузинской столицы.

-- Городок не плох,-- сказал Остап, выйдя на проспект Шота

Руставели,-вы знаете, Киса...

Вдруг Остап, не договорив, бросился за каким-то

гражданином, шагов через десять настиг его и стал оживленно с

ним беседовать.

Потом быстро вернулся и ткнул Ипполита Матвеевича пальцем

в бок.

-- Знаете, кто это? -- шепнул он быстро.-- Это "Одесская

бубличная артель-Московские баранки", гражданин Кислярский.

Идем к нему. Сейчас вы снова, как это ни парадоксально, гигант

мысли и отец русской демократии. Не забывайте надувать щеки и

шевелить усами. Они, кстати, уже порядочно отросли. Ах, черт

возьми! Какой случай! Фортуна! Если я его сейчас не вскрою на

пятьсот рублей, плюньте мне в глаза! Идем! Идем!

Действительно, в некотором отдалении от концессионеров

стоял молочно-голубой от страха Кислярский в чесучовом костюме

и канотье.

[Гість Дэнa]

-- Вы, кажется, знакомы,-- сказал Остап шепотом,-вот

особа, приближенная к императору, гигант мысли и отец русской

демократии. Не обращайте внимания на его костюм. Это для

конспирации. Везите нас куда-нибудь немедленно. Нам нужно

поговорить.

Кислярский, приехавший на Кавказ, чтобы отдохнуть от

старгородских потрясений, был совершенно подавлен. Мурлыча

какую-то чепуху о застое в бараночно-бубличном деле, Кислярский

посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и

подножкой и повез их к горе Давида. На вершину этой ресторанной

горы поднялись по канатной железной дороге. Тифлис в тысячах

огней медленно уползал в преисподнюю. Заговорщики поднимались

прямо к звездам

Ресторанные столы были расставлены на траве Глухо бубнил

кавказский оркестр, и маленькая девочка, под счастливыми

взглядами родителей, по собственному почину танцевала между

столиками лезгинку.

-- Прикажите чего-нибудь подать,-- втолковывал Бендер.

По приказу опытного Кислярского были поданы вино, зелень и

соленый грузинский сыр.

-- И поесть чего-нибудь,-- сказал Остап.-- Если бы вы

знали, дорогой господин Кислярский, что нам пришлось перенести

с Ипполитом Матвеевичем, вы бы подивились нашему мужеству.

"Опять! -- с отчаянием подумал Кислярский.Опять начинаются

мои мученья. И почему я не поехал в Крым? Я же ясно хотел ехать

в Крым! И Генриетта советовала!"

Но он безропотно заказал два шашлыка и повернул к Остапу

свое услужливое лицо.

-- Так вот,-сказал Остап, оглядываясь по сторонам и

понижая голос,-в двух словах. За нами следят уже два месяца, и,

вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать

засада. Придется отстреливаться,